Юнас Хассен Кемири - Всё, чего я не помню

В четвертом письме мама пишет, что ее сбило с толку мое стремление понять произошедшее, изучив последний день Самуэля. Вы серьезно хотите знать, что конкретно мы говорили друг другу? Ладно, вот таким я помню наш первый разговор. Я позвонила ему на мобильный, Самуэль ответил, была четверть одиннадцатого, они ехали в больницу.

– Как дела? – спросила я.

– Нормально.

– Ты ее забрал?

– М-м-м.

– А сейчас вы где?

– Почти приехали.

– И все в порядке?

– М-м-м.

– Она спит?

– Нет, сидит здесь.

Он отвечал нетерпеливо, словно я спросила, почистил ли он утром зубы. На заднем фоне слышалась фортепианная музыка, я ее узнала, но не могла вспомнить название.

– Как она себя чувствует?

– Нормально.

– А ты?

– Норма-а-а-а-а-ально.

Это он сказал очень раздраженно, как будто я растянула разговор на несколько часов.

– Ладно, до связи, – сказала я.

– Пока.

Вот и весь разговор. Все заняло, наверное, минуту. Максимум. После каждого односложного ответа он замолкал, как бы давая понять, что больше сказать нечего. Мы повесили трубки. Через пятнадцать минут я позвонила снова.

– Вы уже доехали?

– Ищем, где припарковаться.

– У тебя есть номер отделения или прислать тебе?

– Есть, спасибо.

– Вы заправились?

– Не было необходимости.

– Как она?

– Нормально.

– Нервничает?

– Пожалуй.

Несколько секунд мы молчали.

– Давай созвонимся попозже? – предложил Самуэль.

Наши разговоры были не длиннее этого. Я попросила его перезвонить после посещения врача, и мы попрощались. Тогда я слышала его голос в последний раз.

С уважением.

Однажды во вторник мы работали в университете и загружали в фургон коробки с книгами, бесплатные конфеты, проекторы и огромный желтый диван из пластика. После какого-то мероприятия. Клиент сказал, что это ненадолго и мы управимся за пару часов, но была уже середина дня, а мы все еще не уехали. Светило солнце, студенты валялись на газонах, вдалеке я увидел идущую к метро худую фигуру с болтающимся на спине рюкзаком. Это был Самуэль. Уверен. У меня отличная память на лица.

В пятом письме мама сообщает, что не согласна с упрощенным описанием Самуэля. Он был гораздо больше, чем человек, который «тратится на впечатления, но забивает на еду». Чтобы по-настоящему узнать его, вы должны понять, каким чудесным ребенком он был, насколько одиноким чувствовал себя в подростковом возрасте, какие грандиозные планы по изменению мира он строил, когда начал изучать политологию. Вы должны осознать, как тяжело ему было после окончания университета одиннадцать месяцев сидеть без работы, чтобы потом оказаться в Миграционной службе. Как далеко это было от его мечты. Сколько вам нужно подробностей, чтобы понять его? Важно ли, что у него была любимая игрушечная ящерица по имени Мушимуши, которую мы потеряли в отпуске на Крите? Что в детстве он боялся звука сирен? Что начинал плакать, когда слышал грустную музыку, и говорил, что «внутри все болит»? Что до окончания начальной школы собирал пластмассовые фигурки PEZ? Что обожал школу в средних классах, но ненавидел в старших? Что после развода перестал называть отца папой и стал обращаться к нему по имени? Кто решает, что важно, а что уже лишнее? Я знаю одно: чем больше деталей о нем я рассказываю, тем больше, кажется, упускаю. И поэтому начинаю сомневаться во всем проекте.

Всего доброго.

Я спрыгнул с фургона и пошел поздороваться. Самуэль был в наушниках, больших таких, зеленых, поэтому он меня не услышал, и я похлопал его по плечу. Он вздрогнул, словно я хотел отпихнуть его с дороги. Затем улыбнулся и кивнул:

– Сорян, не слышал.

– Да ничего.

Несколько секунд мы стояли молча. Он смотрел на меня, наморщив лоб. Его мозг работал на пределе, пытаясь вспомнить.

– Ты приятель Феликса?

Я помотал головой.

– А, мы вместе играли в баскетбол? Или нет, стой, вы учились с Сарой в параллельных классах?

– Мы познакомились в Лильехольмене. На довольно тухлой вечеринке.

– Точно! У Тессан.

Самуэль кивнул, казалось, он и правда меня вспомнил. Я протянул правую руку.

– Вандад, – представился я.

– Самуэль.

– Как жизнь?

Я произнес это так, как репетировал дома перед зеркалом. Как слышал сотни раз на вечеринках, в кино, в автобусе, как говорят, случайно встречая старых школьных друзей. У меня так никогда не получалось.

– У меня все хорошо, – ответил Самуэль. – И одновременно не очень. Я только что выступал перед студентами, знаешь, как бывает, стоишь перед кучей народа, ты сам мог быть любым из них пару лет назад, и преподаватель хочет, чтобы ты рассказал о своей работе и использовании теоретических знаний на практике, ты так и делаешь, рассказываешь, как сидишь в офисе и что не зря выкинул четыре года жизни на никчемное образование, а потом тебе хлопают, преподаватель благодарит, ты уходишь оттуда и чувствуешь себя просто диким фейком. Вот примерно так дела. Сам как?

– Норм, – сказал я, кивнув.

Не то чтобы я точно знал, что он чувствует, но все равно понимал и его, и что он хочет сказать.

– Со мной было примерно то же самое на похоронах брата, – продолжил я. – Когда мама попросила произнести речь и сказать что-то хорошее.

Самуэль смотрел на меня. Я на него. Больше он ничего не спросил. А я не рассказал. Мы не знали друг друга. Но что-то произошло. Что-то возникло во время нашего разговора. Мы оба это почувствовали. Стало очевидно, что мы будем друзьями. На дорожке рядом с университетом мы обменялись телефонами и решили созвониться. Оба понимали: произошло нечто особенное.

В шестом письме мама пишет, что полностью признает право писателя на свободу творчества. Но все же есть разница между правдой и существенными преувеличениями. Мне бы и в голову не пришло названивать Самуэлю десять раз на дню. Я не страдаю «манией контроля». Кто вам это сказал? Пантера? И никакой «навязчивости» я за собой не замечала, особенно если сравнивать с моей собственной матерью. Но общаться с сыном мне нравилось. И нам нужно было обсудить практические вопросы после пожара. Но иногда мы не созванивались по два-три дня. Однажды несколько лет назад я сидела в кафе на крыше Стокгольмского культурного центра, с видом на небоскребы на площади Хёторгет, автомобильную развязку и толпы людей. Вдруг я увидела на улице бывшего мужа. Что странно, ведь после развода он уехал из Швеции и клялся, что никогда не вернется. Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что это Самуэль. В детстве он был похож на меня, но с каждым годом все больше напоминал отца. Было что-то в его осанке. Одно плечо чуть ниже другого. Как они оба размахивали руками во время ходьбы. Я взяла телефон и набрала его номер. Просто хотела поздороваться, ничего больше. Пошли гудки. Я увидела, как Самуэль остановился. Достал телефон. Посмотрел на экран. И снова убрал телефон в карман. В этом не было ничего странного. Может, ждал другого звонка. Или торопился. Вечером я снова ему позвонила, он ответил, мы поговорили как обычно. По-вашему, это совершенно будничное воспоминание стоит сохранить? Возможно, нет. Но это хотя бы правда. В отличие от тех слухов, в которые вы, видимо, верите.