Юнас Хассен Кемири - Отцовский договор

– Гыыы, – выдает младший.

– Должны были уже открыться, – произносит папа, он говорит это чуть громче, чем надо, чтобы ленивый персонал, который сидит в комнате для отдыха, уткнувшись в телефон, услышал, что вот-вот лишится нескольких потенциальных клиентов.

Никто не появляется. На стойке выставлена еще одна табличка, она гласит, что сюда нельзя заходить с колясками, в обуви или со своей едой. Все это он и так знает. Еще он знает, что они есть по шести другим адресам в городе, знает, что первое заведение открылось пять с половиной лет назад, а самое новое – этим летом. Он знает, что заведение названо в честь правнука канадского владельца парков, что входной билет на ребенка старше двух лет стоит 179 крон, а детей младше двух пускают бесплатно при условии, что ты состоишь в их детском клубе, в котором нет членских взносов.

Чтобы стать членом клуба, нужно просто предъявить удостоверение личности и предоставить свои личные данные и адрес электронной почты. А еще он знает, что они уже четверть часа как открыты. И все это он вычитал на их сайте перед выездом, пока разрабатывал маршрут и набивал детскую сумку баночками с едой и бутылочками, сменной одеждой для детей и для себя, пополнял походный запас памперсов, влажных салфеток и клал в тот же пакет специальную складную подстилку, при наличии которой можно менять памперсы практически везде. Только за прошедший месяц он успел поменять памперсы на полу в библиотеке, на пассажирском месте на переднем сиденье автомобиля, на крыше деревянного домика на детской площадке, на лестнице одного дома в Шеррторпе [17] Район в южной части Стокгольма. , где снимал квартиру его приятель, когда приятель задержался, хотя должен был уже быть дома.

– Ну чего они не приходят? – спрашивает старшая, которой четыре.

– Не знаю, – отвечает папа.

– Они все умерли? – уточняет старшая.

– Надеюсь, нет, – отвечает папа.

– А вот у Лео бабушка умерла, – говорит старшая и замолкает.

Папа раздумывает, не позвонить ли еще раз. Но там ведь специально выделено, что нужно звонить один раз. Теперь он ждет, что они придут.

– А улитки не умирают, – продолжает старшая.

Подходят две мамочки или же мамочка с подружкой и маленьким ребенком. Они становятся позади папы. Смотрят на него. Папа пожимает плечами и кивает в сторону таблички. Одна из женщин протягивает руку и нажимает на звонок один раз, потом еще дважды.

Паренек, вышедший на звонок неторопливым шагом, не проявляет ни тени беспокойства, он приветствует их с улыбкой, вносит в компьютер папины личные данные, чтобы записать младшего в детский клуб, и рассказывает, что у них здесь двенадцать горок, девять лабиринтов с препятствиями, специальный бассейн с шариками для самых маленьких и совмещенная площадка для игры в футбол и баскетбол в самом дальнем конце справа. Папа порывается сказать, что это не он трезвонил столько раз, но все же не делает этого. Паренек за стойкой вручает ему чек и напоминает, чтобы папа не забыл банковскую карточку.

– Спасибо, что напомнили, – отвечает папа. – Вечно ее забываю.

Они заходят внутрь. Он убирает чек в бумажник. По дороге от кассы он удивляется, зачем сказал, что вечно забывает свою карточку, ведь у него собственная банковская карта с восемнадцати лет, и он не припомнит, чтобы хоть раз ее где-нибудь забыл.

В парке развлечений все выкрашено в сиреневый, желтый и красный, твердые поверхности обиты поролоном, пол мягкий, а вместо перегородок натянуты сетки, так что, когда старшая карабкается на верхний ярус игровой площадки, они не теряют друг друга из виду. Старшая взбирается по веревочной лестнице, прыгает с одного поролонового конуса на другой, раскачивается на лианах, съезжает вниз по желтой горке-трубе. Довольный младший сидит в бассейне с шариками. Он издает громкое мычание, к которому обычно прибегает, лишь когда видит, как кто-то ест мандарины, включает фонарик или набирает воды в ванну. Такое «Му» значит «Дай мне», «Хочу играть», «Об этой штуке я мечтал всю мою коротенькую жизнь».

Папа сидит на полу рядом с младшим. Папа поглощен происходящим на все сто процентов. Он наслаждается моментом. Он действительно целиком и полностью со своими детьми, здесь и сейчас. Потом он включает камеру, чтобы сделать несколько снимков и послать их жене. После этого смотрит, не пришел ли ответ от папы. Потом убирает телефон и снова погружается в происходящее. Потом опять достает телефон и просматривает заголовки утренних газет. Опять откладывает телефон. Потом просматривает выпуски с вечера.

Раздел культуры. Светскую хронику. Потом снова откладывает телефон. Потом проверяет Фейсбук, Инсту и Твиттер. Потом снова откладывает телефон. Он поглощен моментом. Он здесь и сейчас. И нигде больше. Старшая, которой четыре, берет два больших поролоновых кубика и пытается закинуть их вверх на горку.

Младший стучит одним шариком о другой. Папа тихонько вставляет в одно ухо наушник. На сцене Ричард

Прайор [18] Ричард Прайор (1940–2005) – американский комик, стендапер, актер и сценарист. , он подшучивает над одним из зрителей, который пытается его заснять (you probably ain’t got no film in the muthafucka either [19] У тебя в твоей хреновине и пленки-то небось нету (англ.) . ), шутит, что белые, вернувшись на свои места из туалета, застанут на них черных (oh dear [20] Ах ты господи! (англ.) ), звуками имитирует, как трахаются его карликовые обезьянки, потом озвучивает свою овчарку, которая утешает его, когда обезьянки помирают, а после утверждает, что в одиночку прошмальнулся по всему Перу. И хотя папа помнит все шутки наизусть, он сидит в бассейне с шариками и тихонько посмеивается про себя. Он чувствует себя хорошим папой. Во всяком случае в тысячу раз лучше, чем тот папа, который должен был быть здесь в десять и до сих пор не появился.

Да. Он молодец. Он со всем справляется. Хотя никто его этому не учил. И именно в этом месте и в эту минуту, с младшим, который пускает слюну и кидается шариками, со старшей, которая заталкивает кубики в желоб пустой горки, и с Прайором, который имитирует звук пробитой шины, рассказывая, как прострелил собственную машину в попытке помешать бывшей жене бросить его, папа чувствует себя по-настоящему счастливым. Вот ради таких мгновений я и держусь.

Когда они проснулись сегодня в пять утра, он взял детей на себя. Приготовил завтрак, поменял обкаканный памперс, напоил их серебряным чаем, любимым напитком его бабушки по материнской линии, который готовится из теплой воды, молока и меда. Правда, жена до смерти боится, что дети переедят сахара, поэтому рецепт сократился до теплой воды и молока, а из-за того, что жена вычитала о каких-то последних исследованиях, утверждающих, что обычное молоко может вызывать рак, утренний напиток детей теперь состоит из теплой водички с овсяным молоком. Подается напиток в рожках. Вообще-то дочь уже слишком взрослая для рожка, а сын слишком маленький для серебряного чая, но дочь хочет быть маленькой, а сын взрослым, так что оба начинают утро именно так. Когда встает жена, оба ребенка уже одеты, на столе приготовлен для нее стакан воды с лимоном, каша из плющеного пшена, он успел достать посуду из посудомойки и ему хочется думать, что сделал он все это, потому что он хороший человек и что его действия естественны и органичны. Но он никогда не делал ничего без напряжения и усилий. Всякий раз, когда он что-нибудь делает, он думает о том, как это воспримут другие, хвалит себя за то, что разгрузил посудомоечную машину и заглушает голоса, которые нашептывают ему, что он ненавидит такую жизнь, что существование его никогда не было настолько унылым и что ему хочется лишь одного: встать и уйти. Просто бросить все и исчезнуть.