Альберт Санчес Пиньоль - Фунгус

Встань и беги, Хик-Хик! Беги, беги! Давай же!

Грибом двигала такая невероятная и в то же время необузданная мощь, что он спотыкался, не в силах справиться с путаницей рук и ног, терял равновесие и падал на землю с таким грохотом, будто сделан из дерева. Край его шляпки утопал в снегу, словно половинка мяча для регби, а тело билось в конвульсиях, напоминающих эпилептический припадок, поднимая вокруг себя снежный вихрь. Но в следующую минуту чудовище снова стояло на ногах. Оно растерянно озиралось по сторонам, пока его маленький и сверкающий злостью желтый глаз не различал спину Хик-Хика, чье черное пальто и шляпа выделялись на белом снегу, словно надкрылья жука. И тогда гриб снова пускался вдогонку. Он издавал страшные вопли, пронзительные, словно вой раненого зверя. Беги же, Хик-Хик! Спасайся!

Он добежал до горной речки, которая была последним препятствием перед пещерой. Хмель еще бродил в его голове, однако Хик-Хик перебежал на другой берег по доске, которая служила мостом, даже не шатаясь. Монстр гнался за ним по пятам, все ближе и ближе, уже почти дышал ему в спину. И тут – удача: стоило грибу ступить на мостик, как ноги, которым все еще не доставало ловкости, его подвели. Он поскользнулся и упал в воду, издав пронзительный крик отчаяния.

Речка была неглубокой, но поток несся с огромной силой, будто струя водопада. Вскипающие белой пеной волны подхватили чудовище и потащили его по течению, с силой ударяя о встречные камни. Монстр терялся вдали, и Хик-Хику едва удавалось разглядеть, как лапа или часть туловища всплывали и снова исчезали в волнах. Потоки воды заливали широко открытую пасть, длиннющие пальцы на руках и ногах судорожно дергались. Мокрое тулово казалось резиновым, а тысячи конечностей походили на отвратительных водных змей. Да, течение его уносило. Увидев это, Хик-Хик разразился нервным смехом, смехом человека, почувствовавшего облегчение, спасшегося от смертельной опасности.

Куда там.

Грибу удалось уцепиться за большой камень у берега. Дюжины рук облепили валун, словно живая паутина. «Нет, только не это!» – пронеслось в голове у Хик-Хика. Увидев, как сгибаются три локтя каждой руки, и поняв, что совместная мощь этих невероятных рук во много раз превышает силу потока, он не стал больше ждать. И побежал.

Бедняге оставалось преодолеть последний отрезок пути – проход между двумя стенами-скалами, ведущий в его кауну. Впереди уже виднелся вход в пещеру. Хик-Хик повернул голову: гриб научился управлять своими конечностями и теперь несся, как угорелый, сокращая разделявшее их расстояние с ужасающей быстротой.

Не оборачивайся, Хик-Хик, не смотри назад! В кауну, в кауну!

Бедняга пулей влетел в пещеру. Он был так напуган и мчался с такой быстротой, что не сумел вовремя остановиться: споткнулся и врезался головой в ту самую стену, которую каждую ночь долбил по приказу Касиана. Хик-Хик упал навзничь и треснулся о пол затылком. Звук от удара раздался такой, словно кто-то ударил камнем о камень. Открытая дверь скрипела на ветру, словно старые качели.

Когда он проснулся, гриб все еще был на месте. Ночь Хик-Хик провел в забытьи, но открыв глаза, увидел чудовище прямо перед собой, внутри пещеры. «Кауна» – звучание этого слова рождает образ укрытия, пристанища для людей, которые еще не образовали человеческого сообщества. Нерожденные младенцы живут в теплой и благодатной кауне. Вот почему пробуждение Хик-Хика было жестоким испытанием: никто до него, проснувшись, не испытывал такого смертельного и жуткого испуга. Придя в сознание, бедняга обнаружил в своей холодной и серой пещере чудовищный гриб. Монстр пристально смотрел на него одним глазом, в другой глазнице торчал нож. Солнце взошло, но в сумраке пещеры контуры гриба были едва различимы на фоне неровных каменных стен.

«Х-ах!» – сдавленно вскрикнул Хик-Хик, точно бельчонок, попавший в ловушку. Трудно представить себе более беззащитное положение: он лежал навзничь и не мог даже поднять голову – волосы на затылке прилипли к запекшейся луже его собственной крови. Бедняга к тому же оказался заперт в каменном мешке, выход из которого преграждало отвратительное создание. «Х-ах!» Машинально он потянулся за кочергой, лежавшей у печки, и выставил, словно шпагу, этот тонкий металлический прут в сторону чудовища. Дрова в печи уже не потрескивали, огонь потух несколько часов назад. Тишину нарушало только дыхание Хик-Хика и его отчаянное постанывание: «Х-ах, х-ах!»

Одно только утешало: гриб не пожелал воспользоваться его ночным беспамятством и прикончить его. Чудовище стояло так неподвижно, что казалось творением сумасшедшего чучельника. Его туловище и конечности, сплетенные из корней разной толщины, сливались в темноте с неровностями скалы. Гриб замер и не издавал ни звука. Хик-Хик оказался в крошечной каменной ловушке, а выход из нее преграждало чудовище. Единственным же оружием была жалкая кочерга.

Минуты текли бесконечно долго, но оба оставались на своих местах: гриб замер, Хик-Хик грозил ему кочергой, зажатой в вытянутой руке, и при этом пыхтел, словно задыхался. Что делать дальше, он не знал.

Свободной рукой бедняга ощупал рану на затылке. Крови он потерял порядочно, свидетельством тому служила липкая красная лужа на полу. Дело дрянь. Но жалеть себя не стоило – и Хик-Хик поднял кочергу чуть выше, угрожая чудовищу. Через некоторое время вытянутая вверх рука стала побаливать. По большому счету защищаться от гриба смысла не имело: ночью монстру ничто не мешало его убить, но он остался жив. В этом заключался какой-то смысл. Хик-Хик медленно, очень медленно и осторожно, опустил кочергу, на что чудовище никак не отреагировало. В углублении стены, служившем полкой, хозяин кауны увидел кисет, достал табак и бумагу и скрутил папиросу. Ему хотелось обдумать происходящее, он устроился на матрасе и закурил, не сводя глаз с монстра, который тоже его рассматривал.

Желтая жидкость, сочившаяся из раненого глаза, запеклась, вокруг ножа образовалась гноящаяся корка. Второй глаз не пострадал и смотрел прямо на Хик-Хика. Черная точка зрачка плавала в янтарном озерце жидкости. Этот желтый глаз, по форме напоминавший орех, был отвратителен. Он не имел век, и это было самое неприятное. Хик-Хик вздрогнул от омерзения, потушил папиросу и растоптал окурок. А когда дым улетучился, заметил, что запах табака сменился крепким, дурманящим ароматом леса. Ему показалось, что дело не только в обонянии: в воздухе что-то вибрировало и разливалось – описать свои ощущения лучше он не мог.