Дж. Р. Мёрингер - Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

У мамы были веские причины для усталости. Она целыми днями гнула спину, чтобы заработать на нашу квартиру в Грейт-Нек. Но в начале 1975-го нашли и другую. У мамы оказалась опухоль в щитовидной железе.

Несколько недель до операции в дедовом доме царила тишина. Все жили в постоянном страхе. Я один сохранял спокойствие благодаря своей мантре. Я повторял ее постоянно. Стоило мне услышать, что бабушка и дядя Чарли шепчутся о маме, о рисках, которые таит операция, и о том, что опухоль может оказаться злокачественной, как сразу закрывал глаза и делал глубокий вдох. Я не стану волноваться о том, чего не произойдет .

В день операции я сидел под сосной у деда на заднем дворе и повторял мантру шишкам, которые, как объяснила мне Шерил, на самом деле «детки сосны». Мне было интересно, кто им наша сосна – мать или отец. Я пододвинул шишки поближе к стволу, чтобы они воссоединились со своим отцом или матерью. И тут появилась бабушка. Чудо, сказала она. Мама очнулась после операции, все в полном порядке. Но она не сказала – да и не могла сказать, потому что не знала, – что это моя заслуга. Я спас маму с помощью мантры.

С повязкой на шее, мама неделю спустя выписалась из больницы, и в наш первый вечер в Грейт-Нек сразу легла в кровать. Я съел миску лапши и стал смотреть, как она спит, потихоньку повторяя мантру и окутывая маму ею, словно покрывалом.

Бабушка с дедом поздравляли маму с тем, как быстро она поправляется. Опять как новенькая, говорили они. Но я видел кое-что другое. Мама все чаще сидела с пустым лицом. Дотрагивалась до повязки и смотрела на меня невидящими глазами. И хотя повязку вскоре сняли, пустое лицо никуда не исчезло. Сидя напротив нее за домашней работой, я поднимал голову и замечал, что ее взгляд направлен на меня, но мне приходилось по три раза звать ее, чтобы она откликнулась. Я знал, о чем мама думает. Пока она болела и не ходила на работу, у нас накопились счета. Мы вот-вот потеряем квартиру в Грейт-Нек. Нам придется вернуться к деду. Целыми днями мама просиживала над калькулятором, даже говорила с ним. А по ночам накрывалась с головой одеялом и плакала.

Когда неизбежный момент настал, она преподнесла мне сюрприз.

– Мы семья, я и ты, – сказала мама, усадив меня за кухонным столом. – И у нас в семье демократия. Поэтому я хочу кое-что вынести на голосование. Ты скучаешь по своим кузенам?

– Да.

– Я так и знала. И много думала об этом. Об этом и о других вещах. Поэтому такое предложение. Что ты скажешь насчет переезда в Аризону?

В голове у меня замелькали картины. Катание с Макгроу на лошадях. Походы с Макгроу в горы. Карнавальные шествия с Шерил на Хеллоуин.

– Когда мы едем? – спросил я.

– А тебе не надо время подумать?

– Нет. Когда мы можем ехать?

– Когда захотим, – улыбнулась моя мама, хрупкая и отважная. – Это свободная страна.

За полтора года пустыня превратила моих кузин в драгоценные металлы. Волосы у них стали золотые, кожа – медная, а лица – цвета полированной бронзы. Когда они подбежали к нам в аэропорту Скай-Харбор, мы с мамой рефлекторно сделали шаг назад. Закутанные в темные пальто и шерстяные шарфы, мы выглядели, словно переселенцы из другого века.

– Какие вы белые! – воскликнула Шерил, поднеся свою руку к моей. – Смотри, я – шоколадно-ванильная! Шоколадно-ванильная !

Встречать нас приехали только три старших сестры. Был поздний вечер. Пока мы ехали к тете Рут, где должны были остановиться на время, пока не найдем собственное жилье, Шерил раз за разом повторяла, что нам понравится в Аризоне.

– Мы живем в раю, – говорила она. – В буквальном смысле! Посмотрите на дорожные знаки: «Добро пожаловать в Парадайз-Вэлли». Это модный пригород Скоттсдейла. Такой Манхассет в Аризоне.

Я вглядывался в темноту, казавшуюся вдвое черней, чем ночи в Нью-Йорке. Все, что я видел – это смутные контуры каких-то гор, на тон темней, чем ночное небо. Я читал, что в Аризоне есть горы, но ожидал увидеть нечто другое, как в «Хейди» или «Звуках музыки»: зеленые склоны, заросшие деревьями, и залитые солнцем луга, где женщины в передниках и детишки, похожие на херувимов, срывают нарциссы. А эти оказались голыми острыми треугольниками, вздымавшимися в небо посреди плоской пустыни, словно египетские пирамиды. Я уставился на самую большую, про которую Шерил сказала, что она называется «Верблюжий горб».

– Почему? – спросил я.

– Потому что она похожа на верблюжий горб , – ответила она, словно я совсем дурачок.

Я повернулся поглядеть на гору еще раз. Я не видел никакого верблюда. По мне, гора больше походила на пичраннера из «Диккенса», распростертого на спине, с горбом живота по центру.

Мама очень быстро нашла работу, секретаршей в местном госпитале. Найти квартиру оказалось труднее. Поскольку в Аризоне жило много стариков, в большинстве квартирных комплексов, особенно недорогих, присутствие детей не допускалось. В конце концов маме пришлось солгать хозяину, сказав, что она разведена и будет жить одна. А когда мы переехали, она уведомила его, что бывший муж, у которого была опека над ребенком, переехал в другой штат, и ей придется позаботиться обо мне, пока он не устроится. Хозяину это не понравилось, но он не стал утруждаться и выселять нас.

На деньги, оставшиеся от продажи мебели из зала ожидания и нашего «Т-Берда», мы с мамой взяли напрокат две кровати, комод, кухонный стол и два табурета. Для гостиной купили в супермаркете два складных пляжных шезлонга. После приобретения «Фольксвагена Жук» 1968 года выпуска у нас осталось 750 долларов, которые мама прятала в холодильнике.

Вскоре после нашего приезда тетя Рут с детьми повезли нас в Роухайд: ненастоящий город среди пустыни с ненастоящей золотой шахтой, ненастоящей тюрьмой и даже ненастоящими жителями. У входных ворот, в окружении настоящих фургонов американских пионеров, сидела вокруг костра группа громадных механических манекенов в ковбойских костюмах. Их трескучие голоса доносились из динамиков, спрятанных в кактусах. Они боялись нападения апачей. Боялись змей. И погоды. И того неизвестного, что ждало их за Рио-Гранде. «Если не переправимся через Рио-Гранде до августа, – говорил главный манекен, – мы пропали». Остальные сурово кивали головами. Мы с Макгроу кивнули тоже. Вдалеке от дома, в окружении пустыни разница между фургоном переселенцев и «универсалом» тети Рут казалась несущественной.

Мы прошлись по ненастоящему городу – по его единственной улице, начинавшейся с салуна. Дым от костра, за которым сидели манекены, тянулся за нами всю дорогу. Я-то думал, что только в Манхассете дым может пахнуть так аппетитно, но аризонский был еще ароматнее, еще волшебней, с нотками, которых я не мог распознать, но Шерил сказала, что это гикори, полынь и мескит. Звезды в пустыне тоже были красивее. Ближе. Каждая светила, словно фонарик, прямо в лицо. Я поднял голову, глубоко вдохнул чистый пустынный воздух и решил, что Шерил права. Это – рай. Горы, и кактусы, и земляные кукушки, все, что поначалу казалось таким странным, теперь внушало мне надежду. Нам с мамой нужны были перемены, а это такая перемена, какой еще поискать. Я уже чувствовал разницу. Ум у меня очистился, на сердце стало легче. Обычная тревога заметно ослабла. Но, главное, я видел изменения в состоянии мамы: она уже несколько недель не поворачивалась ко мне с пустым лицом, и у нее стало вдвое больше энергии.