Диана Кук - Новые Дебри

Со временем все они столкнулись с тем, как какая-нибудь резинка для волос, зубец вилки, растрепавшаяся веревка или одинокая серьга терялись и не находились во время сбора микромусора. Стали рыть отхожие ямы там, где не положено, и недостаточно глубоко. Разбивали лагерь вновь и вновь на одних и тех же местах, поскольку чувствовали себя там как дома. И находили краны на трубах из скважин или водоносных горизонтов под землей. Те самые краны, которые устанавливали Смотрители для борьбы с пожарами. Краны, которыми Общине не полагалось пользоваться. Воду оттуда они набирали при каждой возможности, потому что она была чистой, и, когда они пили ее, им не приходилось беспокоиться, как в самом начале.

Даже исследование со временем, похоже, застопорилось. Они начали пропускать сезонные визиты на Посты из-за бурь. А когда наконец добирались туда, оборудование не работало. Или медсестры не было на месте. Опросники не обновлялись. Связь с учеными отсутствовала. Может, они просто изучают что-то другое, не требующее анализов крови, надеялась Община. Или ученые уже закончили работу и просто забыли сообщить остальным. И если так, что будет с ними? Им придется уехать отсюда? Но когда тревога достигала пика, всякий раз на Пост являлась медсестра со своими перчатками и иголками, и опросники опять оказывались слишком назойливыми и личными, и все становилось нормальным. Или настолько нормальным, насколько это было возможно.

Со временем пресса и люди в Городе ополчились против них. После того как известие о первом умершем (Тим, от переохлаждения) наконец дошло до Города, в обзорных статьях их начали называть эгоистами, варварами, даже убийцами и выражать надежду на их скорую гибель. Об этом им сообщили явно недовольные произведенным впечатлением Смотрители. Они требовали, чтобы Община занялась сведéнием ущерба к минимуму. Тогда Хуан написал редактору, чтобы объяснить, как им здесь живется и что они узнали о смерти. В письме он рассказал, как однажды вечером, еще в самом начале их первого года, они наткнулись на олененка-заморыша: свернувшись в тугой клубок под густо растущими деревьями, он положил узкую головку на блестящие черные копыта. К утру он исчез. Он попадался им по вечерам еще трижды. Убегать не пытался. Только поднимал голову, смотрел на них и клал на прежнее место. Они решили, что мать оставила его здесь, чтобы он дождался ее возвращения, как делают олени. Но на четвертую ночь они увидели, как он выходит из травы шаткой неуверенной поступью и направляется к деревьям. Один.

Большое стадо оленей проводило вечера поблизости в зарослях травы. И хотя этот осиротевший малыш держался неподалеку от сородичей, к ним он не присоединялся. По известным только стаду причинам этому олененку не было места в нем. И все же он не уходил далеко, инстинкт самосохранения боролся в нем с представлениями об устройстве оленьего социума.

На четвертую ночь температура снизилась, утром Община проснулась на искрящейся от инея траве. Некоторые сразу бросились к деревьям и с облегчением увидели, что олененка под ними нет. Но потом заметили его чуть поодаль, в высокой траве. Он лежал замерзший, с вытянутой шеей, словно напрягшейся для дыхания, передние ноги были согнуты так, будто он сначала упал в изнеможении на колени, а потом рухнул на землю. В изящном ушке застыла лужица крови. Другой олень в нескольких шагах от мертвого олененка безмолвно слизывал иней с травы. Общину взяла тошнотворная злость. В оленя полетели камни. «Почему вы не позаботились о нем? – крикнул кто-то. – Он ведь тоже был оленем!»

Они поняли, только когда в лютый ночной мороз потеряли Тима. Разумеется, они отличались от оленей. Но не настолько, как им всегда казалось. Той ночью они понимали, что он мучается, но ведь мучились и все остальные. И в какой-то момент сработал некий рефлекс. Их изумила легкость, с которой крик о помощи был истолкован ими превратно. И даже пропущен мимо ушей.

Опубликованное письмо жители Города восприняли с омерзением. И вскоре во всех статьях начали описывать ужасную гибель, которую предрекали Общине в Дебрях, – как они сгорят заживо в лесном пожаре, как их изувечит пума, как их силы истощит безудержный понос. Смотрители пересказывали им все это и, казалось, злорадствовали. И некоторые из них в самом деле умерли именно так, как им предсказывали. В конце концов, их численность сократилась до одиннадцати человек. Не то чтобы эти потери не были трудными. Просто теперь потери стали неотъемлемой частью их повседневной жизни, как и многое другое.

Вот почему им грел душу вид животных постарше – скажем, вапити с сединой на морде и легкой хромотой, которая была бы более заметной, если бы олень не научился скрывать ее. Он выжил. Заботливая мать и стадо оберегали его, когда он был уязвим. Испытания обрушивались на стадо, и оно выдержало их. Пожары, проносящиеся по равнинам. Наводнения и оползни. Болезни, перескакивающие с одного оленя на другого. Засухи и взрывной рост популяции, означающие жестокую борьбу за всю необходимую пищу. Были изведаны и удовольствия. Такие, как бодаться, лягаться и носиться по холмам в дни юности вместе с другими телятами. Неестественная плавучесть при первом купании. Первое прикосновение к снегу копытами – еще одно ощущение, полное удивительной новизны. Из-за него не сразу была замечена тревожность, с которой стадо рылось носами в мягкой пудре, разыскивая еду.

Если олень был самцом, ему случалось участвовать в поединках. Сколько гаремов он защитил? Сколько сочащихся кровью ран стали шрамами на его мощном теле? Если самкой, рождались телята. Видела ли она, как они убегают прочь, довольные и здоровые? Или была вынуждена смотреть, как самый слабый из них, прежде чем пасть жертвой стаи волков, жалобно зовет ее? А если она была альфа-самкой, матриархом, доводилось ли ей тревожиться о правильности своих решений? Или сознавать, что она непригодна для того, чтобы вести за собой стадо?

Но как бы то ни было, каждую ночь это животное устраивалось на ночлег под шелестящими деревьями, на палой листве или в траве, под луной и звездами, слушая совиные голоса и осторожную поступь ночной живности, целый новый мир, сравнительно не известный ему, за исключением некоторых моментов затишья, – и утешалось лишь присутствием сородичей и тем, что прожит еще один день. Без каких-либо гарантий на завтрашний.

И для Общины мало что отличалось. Они жили той же самой дикой жизнью. Конечно, они всегда могли перехитрить животных. Или почти всегда. Стремление выжить сильно. Даже самое неразумное из существ может действовать по-умному, если от этого зависит, увидит ли оно еще одно утро под прохладными лучами солнца в штате Дебри, в последних дебрях, которые оставались дикими на тот момент.