Клэр Чемберс - Простые радости

– Понятия не имею. Я не спрашивала.

– Наверняка. Они обычно евреи.

– Его фамилия Тилбери. Он показал мне мастерскую, где он все чинит. Было довольно любопытно.

– Уж наверное. Интересно, а это он сможет починить?

Она принялась стаскивать со среднего пальца кольцо с россыпью гранатов и жемчуга, с усилием преодолевая костяшку. – Тут не хватает одного камушка.

– Заменить камень дорого.

– Что ж. Это ценная вещь. И когда-нибудь станет твоей.

Все-то у нее ценное, подумала Джин.

– Не надо снимать, потеряешь. Я, скорее всего, его еще долго не увижу, если вообще увижу. – И тут же отчетливо поняла, что увидит. И скоро.

– Так что, смотаем шерсть? – сказала она, придвигая стул так, чтобы они сидели друг напротив друга, почти соприкасаясь коленями.

Мать достала из сумки с вязанием спинку свитера Дорри и спустила петли со спицы. Одно легкое движение – и прощай, плод кропотливого многомесячного труда. Джин вытянула руки и с затаенным удовольствием смотрела, как грубая шерсть все наматывается и наматывается на ее изящные нежные кисти.

Чтобы кожа пальцев оставалась белой и мягкой, закончив любую грязную работу у кухонной раковины, запустите ногти поглубже в лимонную корку.

Бывшую старшую медсестру лечебницы Святой Цецилии в Бродстерсе звали Элис Хафьярд, и Джин была рада, что имя такое необычное и запоминающееся – так ее было гораздо легче разыскать. Перед поездкой Джин разузнала, что в здании лечебницы на Рамсгейт-роуд в южной части города теперь вовсе не лечебное учреждение, а частная школа для мальчиков.

Меньше чем через год после того, как здесь была Гретхен Эдель, школа для мальчиков по соседству стала подыскивать себе помещение побольше и решила купить большую эдвардианскую виллу. Пациентов выписали или распределили по другим санаториям побережья, а в бывших палатах и процедурных расставили парты и стулья, доски и вешалки. У директора этого учреждения, которое теперь называлось Ансельм-хаус, была деревянная нога, и он ходил, опираясь на трость черного дерева. Он предложил провести для Джин экскурсию по зданию, а уж потом показать ей архивы Святой Цецилии. В школе шли уроки и было тихо; двери в классы были открыты из-за жары, шаркающие шаги и стук трости были хорошо слышны, и при их приближении приглушенные голоса умолкали.

У последней двери он остановился. Мальчики дружно встали, торжественно заскрипев стульями. Учитель, очевидно привычный к таким внезапным вторжениям, перестал рисовать на доске нечто, что Джин приняла за ужасное чудовище; оказалось, что это многократно увеличенная блоха.

– Это миссис Суинни, известный газетный репортер из Лондона, – сказал директор, весьма вольно интерпретируя факты. Возможно, для жителей Бродстерса Лондон простирался до Медуэя. – Надеюсь, что она увезет с собой благоприятное впечатление об этом месте.

Джин улыбнулась классу своей самой теплой ободряющей улыбкой. Она бы с удовольствием посмотрела, как идет урок.

– Выглядит очень увлекательно, – сказала она полушепотом, когда они пошли дальше. – Я подумала, не введение ли это в поэзию Джона Донна.

– Искренне надеюсь, что нет, – ответил директор и нахмурился.

Джин предположила, что чувства юмора его лишила боль, и решила его пожалеть.

Она уехала со станции Бромли-Саут на раннем поезде. На платформе толпились школьники в форме, которые отправлялись на экскурсию. Два учителя с планшетами пытались выстроить их в шеренгу, но группки мальчишек то и дело откалывались от нее, чтобы посмотреть на паровоз у платформы напротив.

Джин пристроила велосипед в багажный вагон и выбрала купе поближе к началу поезда. Его единственная обитательница подняла глаза от книги, когда дверь открылась, и улыбнулась Джин с облегчением. Облегчение было взаимным, и Джин улыбнулась в ответ. Она уселась в уголке, наискосок от соседки, чтобы у обеих было как можно больше места. У нее в сумке был обед, книжка Агаты Кристи почитать в дороге, блокнот, само собой, и купальник с полотенцем – на случай, если будет время сходить на пляж. Больше всего она ждала именно этого момента; она отлично плавала и в море чувствовала себя сильной и грациозной, чего никогда не случалось в общественных купальнях в Бекенхэме с их холодным кафелем и запахом хлорки, и уж тем более на суше. Она собиралась почитать, но так и не открыла книгу, а вместо этого пялилась в окно, за которым пригороды растворялись и сменялись опаленными солнцем полями Северного Кента.

После краткого осмотра школы директор проводил Джин к себе в кабинет, чтобы она посмотрела архив лечебницы Святой Цецилии, пролежавший там, никем не тронутый, почти десять лет. Он отпер деревянный шкафчик и разложил перед ней разнообразные бухгалтерские книги и альбом фотографий. Были там и кое-какие предметы, оставленные при переезде, которые никто не потрудился забрать – лоток, судно, набор карточек с молитвами, несколько кожаных напальчников и комплект кронциркулей.

Джин вытащила одну карточку и прочла:

– Можно, я возьму ее себе? – спросила она.

– Берите хоть всё, – ответил директор. – Мне они ни к чему.

– Наверное, монахини давали их пациентам, – сказал Джин, листая альбом и остановившись на групповой фотографии персонала: женщины стоят на посыпанной гравием дорожке перед входом в дом. Одни в форме медсестер, другие – в монашеских одеяниях. Они улыбаются и щурятся на солнце; некоторые даже прикрывают глаза рукой, как будто не привыкли позировать для фотографий.

– Не сомневаюсь, что так и было, – сказал директор.

Интересно, ему любая религия отвратительна или только ее римско-католическая ветвь?

– Вы бы удивились, если бы оказалось, что в этих стенах случилось чудо? – спросила его Джин.

– Думаю, мои сотрудники считают, что творят здесь чудеса ежедневно, – сказал он с едва заметной улыбкой.

Все-таки у него есть чувство юмора, подумала Джин. Она не собиралась выдавать никакие подробности, кроме самых необходимых, но он был так нелюбопытен, что она разговорилась.

– Одна бывшая пациентка утверждает, что забеременела здесь. Так сказать, самопроизвольно.

Наконец-то она завладела его вниманием.

– Мне это представляется маловероятным. В голову приходят другие объяснения.

– Какие например?

– Или ее ввели в заблуждение, или она вводит в заблуждение вас.

С какой же готовностью люди называют совершенно незнакомую им женщину лгуньей, подумала Джин.