Джек Лондон - Лютый Зверь. Игра. Джон – Ячменное Зерно

Больше я его с той поры не видел. Но жив-то он безусловно!

– Говоришь, у него жена умерла? – спросил Стюбнер. – А ребята у него были?

– Был один, совсем, еще маленький. Он его нес на руках, когда я его встретил.

– Мальчик?

– А я почем знаю!

Вот тут-то Сэм Стюбнер и решился окончательно и вечером уже летел курьерским в самую глушь Северной Калифорнии.

Ранним утром Сэм Стюбнер соскочил с поезда на глухом полустанке Дир-Лик и целый час околачивался на улице, пока не открыли единственный местный салун. Нет, хозяин заведения ничего не знал о Пате Глендоне, даже и не слышал о нем. Наверно, живет где-нибудь в горах, если вообще тут есть такой. И сидевшему тут же завсегдатаю салуна тоже ничего не было известно о Пате Глендоне. Не знали о нем и в гостинице. И только когда открылись почта и лавка, Стюбнеру удалось напасть на след. Конечно, Пат Глендон живет тут, только это бог знает где! Надо ехать сорок миль дилижансом до Олпайна – это лагерь дровосеков, от Олпайна верхом, по Антилопьей долине, а там – через перевал, к Медвежьему ручью. Где-то за ручьем и живет этот Глендон. В Олпайне вам скажут, где. Да, есть и сын, тоже Пат. Лавочник его видел. Он приезжал в Дир-Лик года два назад. Старого Пата уже лет пять не видно. Бывало, покупал все припасы в лавке и платил чеками. Седой такой старик, чудаковатый. Больше лавочник ничего не знал, но сказал, что в Олпайне ребята направят Сэма куда надо.

Стюбнер был очень доволен. Значит, действительно существует Пат Глендон-младший, и живут они со стариком в горах.

Переночевав у дровосеков в Олпайне, Сэм на рассвете выехал на индейской лошаденке вверх по Антилопьей долине и, перебравшись через перевал, спустился к Медвежьему ручью. Ехал он весь день – никогда не доводилось ему бывать в таких диких, глухих местах – и только к вечеру стал подыматься вверх по долине Пинто, по такой узкой и крутой тропе, что не раз приходилось слезать с лошади и идти пешком.

К одиннадцати часам ночи он остановился у бревенчатого дома, где два огромных волкодава встретили его оглушительным лаем, но тут открылась дверь, и Пат Глендон бросился ему на шею и потащил в дом.

– Знал, что ты приедешь, Сэм, братец ты мой! – приговаривал Пат, ковыляя по комнате, пока не разгорелся огонь, не вскипел кофе и не поджарился огромный кусок медвежатины. – Мой малый сегодня на ночь не вернется. У нас мясо вышло, он и пошел с вечера пострелять оленей. Больше я про него ни слова не скажу – сам увидишь, вот погоди! Утром, как вернется, ты его прощупаешь… Вон и перчатки висят. Погоди, сам увидишь!

…Я-то человек конченый. Восемьдесят первый год пошел с января. Для старого бойца не так-то плохо. Да я себя всегда берег, Сэм, по ночам не шлялся, свечку, как говорится, с двух концов не жег. Много мне было дано. Посмотри на меня и сам скажи, плохо я сохранился, а? Я и сына так воспитал. Только подумай: ему двадцать два года, а он ни разу в жизни не выпил и вкуса табака не знает! Вот он какой у меня! Ростом – великан; всегда жил на воле. Вот подожди, он возьмет тебя с собой на охоту. Ты налегке пойдешь – и запыхаешься, а он будет нести все снаряжение да еще громадного оленя в придачу – и хоть бы что… Вырос на воздухе, ни зимой, ни летом под крышей не спал. Всегда его учил: вольный воздух – вот главное! Меня только это и беспокоит: как он привыкнет спать в доме, как выдержит прокуренный воздух на ринге? Страшная это штука – табачный дым когда разойдешься в бою, а воздуха не хватает. Ну ладно, Сэм, братец мой, хватит болтать, тебе спать пора. Устал, наверно? Погоди-ка, увидишь его, только погоди!..

Но на старости лет Пат стал болтлив и долго не давал Стюбнеру заснуть.

– Он может оленя загнать на бегу, мой малый, – снова заговорил старик. – Нет лучше тренировки для легких, чем охотничья жизнь. Он мало чего знает, хоть и читал всякие книжки, даже стишки почитывает. Настоящее дитя природы. На него только взглянешь – сразу поймешь. Закваска в нем старая, ирландская. Иногда посмотрю на него – витает где-то, мечтает! Ну, думаю, не иначе, как верит во всякую чертовщину – в разных фей там, или леших. А природу любит, как никто, и города боится. Он про все читал, а сам нигде, кроме как в Дир-Лике, и не был. Очень ему не понравилось, что там людей много. «Не мешало бы, – говорит, – прополоть их хорошенько». Побывал там года два назад – в первый раз увидел настоящий поезд, – а больше нигде и не был.

…Иногда мне думается: может, зря я его воспитал таким дикарем? Но зато у него и дыхание, и выдержка другие, и сила, как у быка. С ним ни одному городскому человеку не совладать. Конечно, скажем, Джеффрис, когда он был в форме, тот еще мог бы слегка потрепать мальчишку, но именно слегка… Мой сломил бы его, как соломинку. А ведь с виду никогда не скажешь. Прямо чудо какое-то! С виду он просто красивый малый – молодой, сильный. Но у него мышцы не такие, как у всех. Погоди, сам увидишь, все поймешь.

…Удивительно, до чего он любит всякие там цветочки, лужайки или сосны, когда на них месяц светит, или еще облака на закате; а то смотрит с Лысой горы, как солнце встает. И вечно его тянет рисовать картинки или бормотать стишки – про Люцифера, про ночь… Ему книжки давала рыженькая учительница. Но это, конечно, по молодости лет. Он втянется в игру, нам бы только направить его. Вначале, пока не привыкнет жить в больших городах, он, может, и поворчит малость, – ты будь к этому готов.

…Хорошо, что он женщин боится. Он о них и думать не станет в ближайшие годы. Ничего в них не понимает, в этих существах, да и не видал их почти совсем. Была тут одна учительница с Самсоновой поляны, та, которая ему голову забила стишками. Влюбилась в парня, как сумасшедшая, а он ни черта не понимал. Волосы у нее были – чистое золото… Сама не здешняя, а оттуда, из долины. Дальше – больше, совсем голову потеряла, так и бегала за ним, бесстыдница. И что же, по-вашему, этот мальчишка выдумал, когда понял, что делается? Перепугался хуже зайца! Схватил одеяла, ружье и удрал в самую глушь, в леса. Целый месяц я его не видел. Потом он как-то прокрался домой ночью, а на рассвете опять удрал. На письма ее и смотреть не хотел. «Сожги ты их», – говорит. Ну я, конечно, все сжег. Два раза она приезжала к нам верхом, – это с самой Самсоновой поляны! До чего мне ее жаль было, бедняжку! По лицу было видно, истосковалась она по мальчишке. А через три месяца бросила школу и уехала к себе на родину. И только тогда малый совсем вернулся ко мне сюда, домой.

Да, многих хороших боксеров сгубили женщины. Но с ним этого не случится. Он краснеет, как девчонка, стоит только какой-нибудь молоденькой мигнуть ему разок-другой или просто посмотреть попристальней. А на него все так и заглядываются. Зато когда он дерется – ох, как он дерется, боже ты мой! В нем ирландская кровь закипает, дикая кровь, так и бросается ему в кулаки! И не то чтобы он терял выдержку. Как бы не так! У меня даже в молодости такого хладнокровия не бывало. Боюсь, что только от вспыльчивости со мной и случались всякие несчастья. Но он, как льдина! Лед, а под ним огонь. Будто электрический провод под током в холодильнике.