Сандра Сиснерос - Карамело

– Скажи «виски».

Срабатывает фотовспышка.

– Un recuerdo , – говорит фотограф. – Милый сувенир будет ждать тебя в порту, совсем недорогой. Иди и скажи об этом родителям, деточка.

Но я помню, что сказал мне Рафа о том, что у нас нет денег на дополнительные расходы. Плохо, что никто не сообщил об этом Граучо Марксу, пирату и фотографу. Слишком поздно; тот уже фотографирует моих братьев.

Папе и Бледнолицей Тетушке надоел ветер на верхней палубе, и они рассказывают в баре разные истории Рафе и Антониете Арасели. Вернувшись, я застаю на месте лишь Бабулю и Маму. Вижу, как открывается и закрывается Бабулин рот, но из-за шума ветра и мотора мне не слышно, что она говорит. Мама сидит, глядя прямо перед собой и молчит. За их спинами простирается Акапулько с гостиницами для богатых – «Реформа», «Касабланка», «Лас-Америкас», «Эль-Мирадор», «Ла-Баия», «Лос-Фламингос», «Папагайо», «Ла-Ривьера», «Лас-Палмас», «Мосимба».

Перед заходом солнца море становится бурным. Нам всем плохо от бесплатной колы, и мы не можем дождаться, когда снова окажемся на суше. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем мы заходим в порт и заваливаемся в универсал, большие мальчики садятся сзади, Антониета Арасели впереди, а маленькие дети в среднем ряду на коленях у взрослых. Мама занимает свое обычное место рядом с Папой.

Настроение у Бабули великолепное, ей хочется рассказывать всякие забавные истории из детства своих сыновей. Все верещат как обезьяны, радуясь тому, что наконец они на берегу, предвкушают возвращение в дом Катиты и хороший ужин, ведь наши желудки основательно прочищены колой.

Я, должно быть, совсем лохматая, и Тетушка, усадив меня себе на колени, распускает мои волосы, схваченные резинкой, и расчесывает их пальцами. И тут я вспоминаю:

– Мой цветок! Остановите машину. Мы забыли поискать его!

– Какой цветок, небо мое?

– Тот, что упал в воду, тот, что сделала мне Канделария!

Мама начинает смеяться. Истерично. Дико. Словно проглотившая ребенка ведьма. И сначала мы смеемся вместе с ней. Но она не может остановиться, и мы пугаемся. Это похоже на припадок Антониеты Арасели или на одно из знаменитых носовых кровотечений Тото. Мы не знаем, нужно ли поднять ей руки и ноги, заставить лечь, нажать ложкой на язык, не знаем, что нужно сделать. Затем, так же внезапно, как и начался, смех прекращается. Мама смотрит в зеркало заднего вида, встречается глазами с Папой и произносит одно только слово:

– Как?

Папа сдвигает брови.

– Как… ты… мог… подумать? За кого ты меня принимаешь? За дуру набитую? Конченную идиотку? Полную alcahueta [148] Проститутка ? Тебе нравится выставлять меня в таком вот виде перед своей семьей?

– Estás histérica [149] У тебя истерика , – говорит Папа. – Domínate. Держи себя в руках. Сама не знаешь, что говоришь.

– Точно. Не знаю. В этом-то и вся ирония, верно? Всем все известно, только не жене.

– Зойла! Ради всего святого! No seas escandalosa [150] Не устраивай скандала .

– Твоя мать была так любезна, что поведала мне обо всем. А теперь ты, так любящий истории, расскажи мне эту, или мне самой рассказать?

Тетушка пытается обнять меня и зажать мне уши, но я никогда не видела Маму такой и высвобождаюсь из ее объятий. В машине становится тихо, словно весь мир исчез и остались только Папа с Мамой.

Папа молчит.

Мама говорит:

– Это… это правда, не так ли? То, что рассказала мне твоя мать. На этот раз она ничего не приукрасила. Ей это было ни к чему, верно? Верно? Иносенсио, я с тобой говорю. Ответь мне.

Папа смотрит вперед и продолжает вести машину. Словно в ней никого больше нет.

– Негодяй [151] Каналья! ! Ты врешь больше, когда умалчиваешь о чем-то, чем когда рассказываешь. Ты просто чертов, дерьмовый лжец. Лжец! Лжец! Лжец!!! – И она начинает барабанить кулаками по папиной шее и плечам.

Папа сворачивает на обочину, чуть не налетая на велосипедиста – мужчину со сладким хлебом на голове, и с визгом останавливает машину. Бабуля простирает над Папой свою шаль, как крылья попугая, пытаясь оградить его от маминых trancazos [152] Удары , и задевает повизгивающую Антониету Арасели. Тетушка хочет остановить Маму при помощи рук, но это приводит Маму в еще большую ярость.

– Руки прочь, грязная шлюха!

– Поезжай, поезжай! – приказывает Бабуля, потому что на обочине собирается небольшая толпа людей, получающих наслаждение от вида нашего горя. Папа жмет на педаль, но это дело безнадежное.

– Выпусти меня. Выпусти меня из машины, или я выпрыгну из нее, клянусь! – вскрикивает Мама. Она открывает на ходу дверцу и вынуждает Папу снова остановиться. Прежде чем кто-либо успевает сообразить, что происходит, Мама выпрыгивает наружу, словно loca , бросается наперерез машинам и устремляется к замызганной площади рядом. Но куда она может пойти? У нее нет ни гроша. Все, что у нее есть, так это муж и дети, а теперь даже мы ей не нужны.

Папа резко тормозит, и мы вываливаемся из машины.

– Зойла! – кричит Папа, но Мама бежит так, словно за ней гонится сам дьявол.

В этот час все в Мехико с наступлением темноты выходят на улицы, и вечерний воздух полон ароматов готовящейся на ужин еды. Мужчины, женщины, дети. Площадь бурлит людьми, запахами жареной кукурузы, сточной воды, цветов, гниющих фруктов, попкорна, бензина, рыбного супа, сладкого талька, жареного мяса и лошадиного навоза. Из репродукторов на другой ее стороне несется хриплое звучание оркестровой версии Maria bonita. Уличные фонари загораются как раз в тот момент, когда Мама налетает на торговца, спрыскивающего соком лайма и посыпающего молотым чили большой кусок свинины размером почти со шляпу от солнца, чуть не выбивая его у него из рук:

¡Ey, cuidado! [153] Эй, осторожно!

Она, спотыкаясь, бежит мимо мальчиков-чистильщиков обуви, продирается сквозь скопление молодых людей, тощих и темных, как полоски вяленого мяса, лениво слоняющихся у газетных киосков.

– Chulita [154] Красотка ( мекс. исп. ) , ты не меня, случайно, ищешь?

Она устремляется за печальные повозки с печальными лошадьми и печальными возницами.

– Куда отвезти вас, мэм, куда?

Мама продолжает истерично бежать.

Дети с ожерельями из ракушек виснут у нее на руках:

– Seño, seño. – Мама их не видит.

Она огибает праздные автобусы, застывшие посреди улицы, затем стрелой мчится к ближайшей скамейке, и мы находим ее там, слегка успокоившуюся, рядом с невинным ребенком – маленькой девочкой с темным квадратным лицом и косами, лежащими на голове как корона.

Рафа и Ито подбегают к Маме первыми, но они остерегаются подойти к ней. Мама игнорирует всё и вся и оживает только при появлении Папы.