Лайза Дженова - С любовью, Энтони

Петра права. Она всегда права. Но в голове у Бет все плывет, и единственное, чего ей хочется в данный момент, это чтобы Джорджия продолжала поглаживать ее по спине.

– И мы любим тебя, к какому бы решению ты ни пришла, – добавляет Петра.

Джорджия сжимает плечи Бет, и все согласно кивают – все, кроме Петры, которая, похоже, глубоко о чем-то задумалась, сведя брови к переносице. Бет чувствует себя пьяной и смущенной, раздавленной и ни в чем не уверенной, но внезапно ее охватывает неожиданный прилив благодарности.

– Я вас тоже люблю, – улыбается она сквозь слезы, потому что, пусть даже Джимми ее больше не любит, ей очень повезло иметь подруг, которые будут любить ее, что бы ни случилось.

Утреннее солнце нерешительно просачивается в спальню Оливии сквозь незанавешенные окна под жалобную перекличку голубей, омывая комнату мягким бледным светом. Так, синхронно с птицами и солнцем, обыкновенно начинается теперь каждый ее день. А если утро выдается хмурым или ненастным и птицы не расположены к воркотне, она может проспать как минимум до полудня, а то и намного дольше. Оливия не знает точно. Она перестала следить за временем. После того как с месяц назад на целый день отключилось электричество, в первый из такого количества раз, что она уже бросила их считать, она так и не собралась подвести ни одни из многочисленных электронных часов, питающихся от розетки. И наручные часы носить тоже перестала. Поскольку ей никуда не надо, это ей никоим образом не мешает. Она существует вне времени.

Она бросает взгляд на другую половину кровати, на нетронутые подушку и одеяло, и снова вспоминает, что Дэвида здесь нет. Он в Хингеме. А она – на Нантакете. Они разошлись. Она все еще спит, свернувшись калачиком на своей половине кровати, одной рукой держась за край матраса, по привычке оставляя место для него. Оливия передвигается на середину кровати и растягивается на спине, широко раскинув руки и ноги, чтобы занять как можно больше места. Ощущения у нее странные.

Она потягивается и зевает. Ей не надо поспешно выбираться из постели, можно сколько угодно нежиться под одеялом, перед этим сладко проспав всю ночь. А ведь словно еще вчера она каждое утро ошалело подскакивала ни свет ни заря от звонка будильника Дэвида или от «иия-иия-иия» Энтони, совершенно разбитая. Более чем разбитая. Разваливающаяся на куски. С каждым днем исчезающая все больше и больше. Все это было как вчера – и в то же самое время миллион лет назад. Время – странная штука, оно искажается и закручивается, растягивается и сжимается – в зависимости от того, под каким углом смотришь.

Сейчас апрель, но она знает это лишь потому, что письмо, которое она получила позавчера от своего адвоката, было датировано четырнадцатым апреля. Не будь этого письма, она пребывала бы в убеждении, что сейчас все еще март, все еще зима – такие стоят холода и настолько ничего не изменилось.

Вёсны, которые она провела в Бостоне, не идут ни в какое сравнение с буйными, теплыми, зелеными вёснами в Афинах, в Джорджии, где она выросла. В Бостоне «весна» – всего лишь еще одно обозначение зимы, второй ее половины. Когда в Афинах цветут магнолии, в Хингеме еще идет снег. И это отнюдь не легкий снежок, нет. Мартовские снегопады в Хингеме приводят к тому, что в школах отменяют занятия, а на улицы приходится выпускать снегоуборочную технику, и вопрос, куда девать весь этот снег, превращается в головную боль. Оливия никогда не делала секрета из того, как она ненавидит снег в марте, но нельзя не признать: его белизна, по крайней мере, хоть как-то скрашивала мрачный бесплодный пейзаж в преддверии зелени.

Здесь, на Нантакете, таких снегопадов, как в окрестностях Бостона, не бывает. Влияние океана приводит к тому, что воздух обыкновенно слишком влажный, чтобы могла сохраниться хрупкая структура снежинок, поэтому вместо снега тут идет дождь. За все время своего пребывания здесь Оливия пару раз замечала на земле подобие снежной слякоти, но в этом году ни разу еще не видела настоящего снегопада и ни разу не бралась за лопату. Она даже не уверена, есть ли у нее тут вообще лопата для расчистки снега. Единственная лопата, которую она может вспомнить, лежит на заднем сиденье ее джипа – она возит ее с собой на тот случай, если вдруг забуксует в песке.

Но даже несмотря на то, что здесь не бывает таких снегопадов, как на материке, приближения весны все равно не чувствуется. Даже в солнечные дни холод не спешит уступать позиции. И все кажется подернутым какой-то серой патиной, как будто смотришь на мир сквозь темные очки. Такое впечатление, что один и тот же серый зимний день стоит тут уже который месяц. Время здесь словно застыло в самом буквальном смысле.

Судя по тому, что пишет адвокат, ее бракоразводный процесс тоже застыл на одном месте. Разводятся они по взаимному согласию, претензий друг к другу не имеют. Необходимость развода – один из тех редчайших в последнее время вопросов, по поводу которых они с Дэвидом не ссорились. Оливия трижды прочитала весь текст бракоразводного соглашения от корки до корки. Ей нравится останавливаться взглядом на словах: «Стороны претензий друг к другу не имеют», черным по белому напечатанных в официальном юридическом документе, как будто штат Массачусетс тем самым персонально признает справедливость их решения, снимая ответственность с них обоих. В том, что их брак развалился, нет ничьей вины.

Буквально первое же, чем поинтересовался детский невропатолог, на прием к которому они привели Энтони, после того как прозвучало слово «аутизм», было: «Насколько прочен ваш брак?» Оливия тогда, помнится, сразу ощетинилась, подумав про себя: «А тебе-то какое вообще до этого дело?» – и: «Мы привели к тебе Энтони, при чем тут мы с Дэвидом?» Но невропатолог оказался провидцем. Он-то по опыту знал, что аутизм и развод слишком часто ходят рука об руку.

Она не помнит, ответила ли тогда ему. Она не помнит бо́льшую часть того, что последовало за словом «аутизм» в кабинете врача в тот день, но с тех пор не раз думала и о его вопросе, и о своем ответе. Если ей и удалось выдавить из себя вежливый ответ в тот день, который, как она была тогда совершенно уверена, должен был навсегда остаться в ее памяти как самый худший день в ее жизни – и однако же спустя несколько таких коротких и таких долгих лет безоговорочно отступил на второе место, – она, скорее всего, бросила что-то вроде: «У нас все в порядке». И их брак вполне мог бы остаться в порядке, если бы не подвергся таким испытаниям на прочность, каких два вступающих в брачный союз человека никак не могли себе представить, когда, стоя перед алтарем, нарядные и красивые, обещали друг другу быть вместе до гробовой доски.