Сара Пеннер - Тайная лавка ядов

Я медленно осматривала камни и проводила кончиками пальцев по блестящей гальке цвета ржавчины. Но через минуту нахмурилась; все казалось таким одинаковым. Даже если бы в иле лежало брильянтовое кольцо, сомневаюсь, что я бы его заметила.

– А подсказку вы дать не можете? – крикнула я Альфу Холостяку. – Или, может, лопату?

Он стоял от меня в нескольких метрах, изучая яйцевидный предмет, найденный кем-то другим.

Он рассмеялся:

– Управление Лондонского порта, к несчастью, запрещает пользоваться лопатами, да и вообще копать. Нам разрешено только осматривать поверхность. Так что, если что-то находишь, это судьба; ну, по крайней мере, мне нравится так думать.

Судьба – или пустая трата времени. Но или берег, или холодная, пустая огромная кровать в гостинице, так что я переместилась поближе к воде и опять опустилась на колени, отмахнувшись от стайки мошек, вившихся у моих ног. Я медленно обвела взглядом камни и уловила блеск чего-то гладкого и зеркального. У меня перехватило дыхание, я уже готова была позвать Альфа Холостяка, чтобы показать ему свою находку. Но, подойдя поближе и потянув к себе тонкий блестящий предмет, я поняла, что ухватилась всего лишь за перламутровый гниющий хвост дохлой рыбы.

– Фу, – простонала я. – Гадость.

Внезапно за спиной у меня раздался взволнованный вскрик. Я обернулась и увидела, как одна из участниц – женщина средних лет, склонившаяся так низко, что концы ее волос почти касались мокрого песка под ногами – подняла белесый камень с острыми краями. Она яростно потерла перчаткой его поверхность, а потом гордо вскинула руку.

– А, фрагмент дельфтской керамики! – воскликнул Альф Холостяк. – И прекрасный, сказал бы я. Такого синего теперь не найдешь. Церулеум, открытый в конце восемнадцатого века. Теперь это дешевая краска. Посмотрите, – он показал взволнованной женщине узор, – похоже, это край каноэ, возможно, лодки-дракона.

Женщина радостно сунула фрагмент в сумку, и все вернулись к поискам.

– Послушайте, все, – пояснил Альф Холостяк. – Суть в том, чтобы дать вашему подсознанию уловить аномалию. Наш мозг заточен на то, чтобы выявлять сбои в последовательности. Это результат эволюции, мы стали такими много миллионов лет назад. Вы ищете не столько предмет, сколько нестыковку или отсутствие.

Ну, у меня в тот момент отсутствовало довольно много всего, не в последнюю очередь – ощущение безопасности или уверенность в том, что принесет мне остаток жизни. Когда я, узнав о Джеймсе, заперлась в ванной, он попытался туда вломиться, пока я лежала, свернувшись на коврике. Я умоляла оставить меня в покое; каждый раз, когда я просила, он отвечал какой-то мольбой, вроде «Позволь мне все исправить» или «Я всю жизнь буду это заглаживать». Я хотела одного – чтобы он ушел.

А еще я позвонила Роуз и рассказала ей обо всем этом кошмаре. Она совершенно ошалела, на заднем плане плакал ребенок, но она терпеливо слушала, и, когда я сказала ей, что не могу представить, как завтра полечу с ним в Лондон отмечать годовщину, она ответила:

– Так не лети с ним. Лети одна.

Жизнь у нас с Роуз в тот момент была совсем разная, но когда меня накрыло отчаянием, Роуз смогла увидеть то, чего не видела я: мне нужно было оказаться очень, очень далеко от Джеймса. Я не могла оставаться так близко к его рукам, к его губам; они будили мое воображение, и у меня снова сжимался желудок. И в этом смысле предстоявший мне полет в Лондон стал спасательным жилетом, брошенным за борт. Я отчаянно, яростно за него ухватилась.

За несколько часов до полета, когда Джеймс увидел, как я укладываю последние вещи в чемодан, он посмотрел на меня и молча покачал головой, выглядел он подавленным, а по моему измученному плачем, лишенному сна телу струилась горячая ярость.

Но, несмотря на то что мне нужны были время и расстояние, мне на каждом шагу напоминали, что Джеймса нет рядом. На регистрации в аэропорту сотрудница бросила на меня странный взгляд, постукивая по столу яркими оранжевыми ногтями, когда спросила, что с мистером Парсуэллом, вторым пассажиром, указанным в брони. Женщина в гостинице нахмурилась, когда я сказала, что мне нужен только один ключ от номера. А теперь я оказалась там, где совсем не ожидала: на грязном речном берегу, в поисках артефактов и, как сказал Альф, нестыковок.

– Доверяйте инстинктам больше, чем глазам, – продолжал Альф.

Обдумывая его слова, я уловила сернистый запах канализации откуда-то ниже по течению, и меня накрыло неожиданной волной тошноты. Я явно была не единственной, кого беспокоил запах, потому что некоторые вслух застонали.

– Это еще одна причина, по которой мы не копаем лопатами, – сказал Альф Холостяк. – Запахи тут не самые приятные.

Продвигаясь вдоль кромки воды в поисках нетронутых остальными участков, я оступилась и оказалась по щиколотку в мутной луже. Ахнув от внезапно хлынувшей в башмак холодной воды, я задумалась: что скажет Альф, если я сольюсь в самом начале? Даже если забыть про неприятные запахи, это приключение не сильно подняло мне настроение.

Я взглянула на телефон и решила, что потрачу на поиски еще двенадцать минут, до трех дня. Если до тех пор дело не пойдет веселее – не отыщется что-нибудь хоть немного интересное, – я вежливо извинюсь.

Двенадцать минут. Крошечная часть жизни, которой тем не менее хватит, чтобы все изменить.

Я подошла к полке за спиной Элайзы и сняла с нее молочного цвета блюдце. На нем лежали четыре коричневых куриных яйца, два – чуть покрупнее остальных. Я поставила блюдце на стол.

Склонившись вперед, словно ей непреодолимо хотелось потянуться к блюдцу, Элайза положила руки на стол, и от ее ладоней остался влажный отпечаток.

По правде говоря, я видела в ней себя, когда была ребенком, – широко открытые от любопытства глаза при виде чего-то нового, чего-то, чего не знает большинство других детей, – хотя та часть меня умерла, казалось, тысячу лет назад. Разница была в том, что я впервые увидела содержимое этой лавки – сосуды, весы и каменные гири, – когда мне было куда меньше двенадцати. Мать познакомила меня с ними, как только я смогла поднимать и раскладывать предметы, отличать один от другого, складывать по порядку и переставлять.

Когда мне было всего шесть или семь и я не могла подолгу сосредоточиться на одном, мать учила меня простым, легким вещам, вроде цветов: склянки с синим и черным маслом должны стоять на этой полке, а красные и желтые на той. Когда я стала подростком и овладела разными навыками, научилась различать больше, трудность заданий возросла. Например, она могла высыпать целую банку хмеля на стол, разметать сухие горькие шишки и попросить меня разложить их по цвету. Пока я работала, мать трудилась рядом над настойками и отварами, объясняя мне разницу между скрупулами и драхмами [2] Аптекарские меры веса. , аптечными банками и котелками.