Дженнифер Робсон - Самая темная ночь

Жалкую горстку своих драгоценностей, лежавших в шкатулке из папье-маше, Антонина завернула в носовой платок и крепко завязала уголки. Затем взяла пустой рюкзак, который ей принес синьор Джерарди – то есть Никколо, – пристроила книги на самом дне, а сверху аккуратно упаковала одежду, уже сложенную стопкой на кровати. Попробовала поднять рюкзак – и пошатнулась под весом книжек, но все же не удержалась и добавила еще одну вещь: игрушечного кролика Пьетро из шерсти и бархата. Этот кролик, давно потерявший один стеклянный розовый глаз, был с ней, сколько она себя помнила, и даже если Никколо, увидев детскую игрушку, сочтет это дурацкой блажью, в тот момент Антонина решила, что просто не может расстаться с Пьетро.

Ей хотелось спрятаться в своей комнате и никуда не выходить, но ведь осталось так мало времени – лучше провести эти драгоценные минуты с папой, пусть даже в присутствии чужого человека, чем вовсе отказаться от общения с ним. Поэтому Антонина оставила рюкзак на кровати, выключила свет, а затем пошла искать папу и молодого человека, который приехал сюда затем, чтобы увезти ее с собой. Как и ожидалось, оба были в отцовском кабинете, стояли бок о бок у стола. Антонина помедлила у двери, воспользовавшись возможностью рассмотреть получше Никколо Джерарди, пока ее никто из них не заметил.

Он был высокий – почти на голову выше ее отца, – светловолосый, с однодневной щетиной цвета густого меда и россыпью веснушек на носу и на скулах. Чиненый-перечиненый пиджак чуть не лопался по швам на широких плечах. А судя по речи, по тем немногочисленным фразам, которыми они обменялись, Никколо был человеком образованным, и манеры у него были вежливые, что очень успокаивало.

Антонина стояла незамеченная в полусумраке коридора, а папа тем временем поднял руку и раскрыл ладонь – там лежал какой-то маленький предмет. Он блеснул в свете лампы, и девушка подумала, что это монета. Но папа вдруг тряхнул головой, усиленно заморгал и вытер глаза. Антонина, должно быть, шевельнулась, или они услышали из коридора какой-то шорох, но так или иначе папа обернулся, взглянул на нее слегка покрасневшими глазами и поманил к себе:

– А вот и ты. Уже собрала вещи?

– Что у тебя в руке, папа?

Он протянул ладонь к ней: это было золотое кольцо, тускло замерцавшее на свету.

– Свадебное кольцо твоей мамы. Теперь оно ей будет великовато, но… – Он взял дочь за правую руку и надел ей кольцо на безымянный палец. – Я так и думал. Тебе оно как раз.

Кольцо оказалось теплым. Отец взял ее ладонь обеими руками, поднес к губам, чтобы поцеловать, и прижал к своей щеке.

– Я не понимаю… – растерялась Антонина. – Зачем ты надел мне на палец мамино кольцо?

– Оно тебе понадобится. – Папа так и не отпустил ее руку. – Вы с сеньором Джерарди в этой поездке будете супругами.

Антонина обернулась к чужаку, стоявшему на расстоянии вытянутой руки. Она и не подумала скрыть удивление и неловкость, вызванные словами отца, и молодой человек это заметил – он покраснел, и на фоне румянца ярче проступили мальчишеские веснушки.

– Это всего лишь уловка, мы притворимся супругами ради вашей безопасности, – заверил он. – Не более того.

– Но все так неожиданно… Час назад я сидела рядом с мамой, а теперь… – Теперь настал ее черед сдерживать слезы.

– Я понимаю, понимаю и очень сожалею, – сказал папа, – но с синьором Джерарди и его семьей ты будешь в безопасности. Я не отпустил бы тебя с ним, если бы думал иначе.

– Возможно, вам будет чуть легче, если я скажу, что мы отправимся в путь только завтра утром, – подал голос Никколо. – Вам нет нужды прощаться прямо сейчас.

Антонина кивнула и ухитрилась изобразить улыбку, но ей тотчас пришлось снова отчаянно заморгать, чтобы не хлынули слезы. Было ясно, что еще немного, и она разрыдается прямо здесь, в рабочем кабинете, и папе от этого станет еще хуже.

– Тогда я, пожалуй, пойду спать, – поспешно сказала девушка, и сама удивилась, как твердо прозвучал ее голос. – Спокойной ночи, папа. – Шагнув к нему, чтобы поцеловать в щеку, она с трудом подавила желание обнять его и взмолиться изменить свое решение. В тот момент Антонину не волновало будущее – главное, чтобы папа обнял ее в ответ и не отпускал. Но вместо этого она отступила и, вежливо кивнув Никколо, ушла в ванную. Там умылась, почистила зубы и долго рассматривала в зеркале свое бледное лицо. Потом, шагая по коридору к своей комнате, она слышала приглушенный голос отца – слов было не разобрать, но его тон совсем не казался расстроенным. Этого слабого утешения Антонине хватило на несколько минут – пока она закрывала ставни, раздевалась, накидывала ночную рубашку, которую пришлось извлечь с самого дна рюкзака, и укладывалась в постель. А после она долго лежала неподвижно, под одеялами и рукодельным покрывалом, принадлежавшим когда-то ее матери, и прислушивалась к едва различимому голосу отца, который показывал Никколо пустую комнату. Вскоре в доме сделалось совсем тихо, последние лучи солнца угасли за закрытыми ставнями, а девушке всё не удавалось унять чехарду мыслей в голове. Шли часы, слезы капали на подушку, и она никак не могла уснуть.

Нужно было как-то убедить отца, что им необходимо уехать всем вместе. Непременно настоять на своем. А для этого призвать на помощь все свое воображение.

Почему ей раньше не приходило на ум поискать убежище для них троих где-нибудь в Италии? Они могли бы найти приют у отца Бернарди или у кого-то из многочисленных папиных друзей и сделать это еще несколько лет назад.

Надо было предвидеть, как все обернется, и заранее убедить отца подготовиться. Хотя бы попытаться…

С первыми лучами зари Антонина надела платье и прокралась по коридору на кухню. Кофе у них не было, даже caffè d’orzo закончился, но, пошарив на полках, девушка нашла пакетик с сухими соцветиями ромашки. Значит, придется довольствоваться простым отваром. Он ее хотя бы согреет.

Вскоре Антонина уже сидела за кухонным столом, обхватив горячую чашку озябшими ладонями, и смотрела, как цветы ромашки расправляют один скомканный лепесточек за другим в горячей, исходящей п а ром воде. Из коридора до нее донеслись тихие размеренные шаги.

– Папа, это ты?

Но это был не папа – на пороге стоял Никколо.

– По-моему, он еще спит. Не возражаете, если я посижу тут с вами?

– Ничуть, – отозвалась Антонина, хотя сейчас предпочла бы побыть еще немного в одиночестве. – Вам налить? Это отвар ромашки. Кофе у нас не остался.

Молодой человек застенчиво улыбнулся:

– Да, пожалуйста. Мать часто заваривала нам ромашку, когда мы бедствовали.

Они немного посидели молча, дожидаясь, пока отвар остынет.

– Я так и не смогла уснуть, – призналась Антонина через пару минут.