Ян-Филипп Зендкер - Сердце, которое помнит

Мы двинулись в путь. Через несколько шагов отец споткнулся о корень. Наверное, он это сделал нарочно, чтобы меня попугать. Я провозгласил отца своим конем, и он галопом поскакал по улице. После сотни метров он был вынужден остановиться и перевести дух.

– Шевелись, старая кляча! – кричал я, но даже мои понукания не сразу заставили отца тронуться с места.

Мы одолели полпути до школы, когда шутки ради я приложил ладони к его глазам.

– Эй, что ты делаешь? Мне не видно! – крикнул отец и засмеялся.

– Тебе и не надо видеть, – ответил я. – У тебя есть я. Я буду тебя направлять. – (Отец резко остановился.) – В чем дело? – громко спросил я. – Почему ты остановился?

– У Ба тебе что-то рассказал?

– А что он должен был мне рассказать?

– Историю твоего деда.

– Нет. А что с дедом случилось? – (Отец не отвечал.) – Может я все-таки слишком тяжелый? – спросил я.

– Ничуть.

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем, – сказал отец и крепче подхватил меня под ягодицы. – Все в порядке.

Прежде чем мы добрались до школы, он еще раз осмотрел мою ногу и сказал, что надо показаться врачу.

По пути туда мы зашли в чайную Мья Мьинт Моэ. Мы расположились на крытой террасе. Себе отец заказал чай, мне – содовую. Официантка принесла свежие булочки, а вскоре и напитки. Отец взял две палочки для еды и начал легонько стучать по столу, отбивая ритм. Мне это так понравилось, что я тоже взял палочки и присоединился к нему. Все у нас превращалось в музыкальные инструменты: чайный стакан, бутылочка кока-колы, тарелка с булочками. Казалось, мы играем на ударной установке.

– Я жить хочу и хочу отдавать, – негромко запел отец.

Кто-то из посетителей смотрел на нас с раздражением. Другие одобрительно кивали.

И вдруг у отца перекосило лицо. С места, где он сидел, была видна улица. Я сидел к улице спиной и решил: отец увидел что-то неприятное. Он опустил палочки. У него округлились глаза. На мгновение мне показалось, будто я что-то в них разглядел. Там как дверца приоткрылась и сейчас же захлопнулась.

Был ли это страх? Гнев?

Я обернулся. Улица как улица. Перед входом в чайную стояли две женщины и оживленно болтали, держа на голове корзинки с покупками. Рядом с ними остановился армейский джип. Оттуда выбрались четверо солдат. Они прошли на веранду и уселись за соседний столик. Отец следил за каждым их шагом.

– Папа, что случилось? – (Он не слышал моего вопроса.) – Папа?!

Он по-прежнему смотрел на солдат, хотя те не обращали на нас никакого внимания. Внутри его что-то бурлило. Казалось, отец вот-вот встанет и подойдет к ним. Я чувствовал, как его сотрясает мелкая дрожь. Поведение отца начинало меня пугать.

– У меня нога болит, – сказал я, надеясь его отвлечь, но он никак не отреагировал. – Она правда болит! – уже громче и настойчивее повторил я.

Отец повернулся ко мне, вынул банкноту в тысячу кьят, бросил на стол и резко поднялся, опрокинув стул. Солдаты покосились на нас. Отец собрался уйти, хотя мы даже не притронулись к заказанным напиткам.

– Идем! – скомандовал он.

Отец быстро вышел из чайной. Хромая, я последовал за ним. Наконец он вспомнил, что я не могу идти, и снова усадил меня на спину.

– Ты знаешь этих солдат? – спросил я, когда мы отошли на достаточное расстояние.

– Одного знаю.

– Откуда?

Есть разные причины хранить молчание. Это я узнал от У Ба.

Одна из них – страх. Или стыд. Неведение. Трусость. Иногда молчанием наказывают того, кто рядом. Причиной может быть и молчаливое счастье. И тихая радость.

Причину отцовского молчания я не знал. Зато я знал другое: никакого ответа я все равно от него не получу.

Врач дал нам мазь, пакет бинта и велел менять повязку дважды в день. К сожалению, через несколько дней от моего вывиха не осталось и следа. «Мячик для гольфа» исчез, и я снова мог ходить, как прежде.

О тех солдатах в чайной больше не было сказано ни слова.

Из гостиной до меня донесся голос отца. Говорил он тихо, почти шепотом. Я подумал, что У Ба вернулся раньше срока, и выбрался из постели, желая поздороваться с дядей.

Отец сидел на кушетке, спиной ко мне. Меня он не видел. На столе горела свеча. Отец курил чируту. Никакого У Ба рядом не было.

Отец говорил по телефону. Голос его звучал напряженно. Он как будто задыхался. Разговор не предназначался для моих ушей. Целую минуту я боролся с искушением подслушать, и оно победило. Я ловил обрывки фраз, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: там, в Янгоне, что-то произошло. На цыпочках я вернулся в постель.

Я лежал, представляя маму. Я часто так делал, когда не мог уснуть. Как говорил У Ба, она высокая, стройная и движется с изяществом. Волосы у нее черные и слегка вьющиеся. Они покрывают ей спину и тянутся почти до пояса. А иногда она закручивает их в узел, скрепляя палочкой для еды. И еще она втыкает в волосы цветок, как делают многие женщины на базаре. Иногда это белая плюмерия, иногда – гибискус.

Когда она меня зовет, ее голос звучит звонко и молодо, словно она моя старшая сестра.

Я вижу ее лицо. Ее глаза лучатся. Таких лучащихся глаз я не встречал ни у кого. А от ее улыбки на сердце становится тепло.

По ее левой щеке тянется шрам: темно-красный, толщиной со спичку. Длинный: от уголка рта почти до уха. И все равно я считаю свою маму красивой.

Мы очень похожи. Настолько похожи, что, когда мы стоим рядом, все говорят, что я – ее копия.

Мне это нравится.

Через какое-то время отец вернулся в постель. Дышал он учащенно и неглубоко. Как всегда, я повернулся к нему и взял за руку. Он тоже повернулся ко мне. Наши носы почти соприкасались. Его волосы пахли сигарным дымом. Я кожей ощущал его теплое дыхание, но и в дыхании тоже что-то изменилось. Оно стало резче, кислее, с примесью горечи.

– Папа… – позвал я, словно мне требовалось подтверждение, что он лежит рядом, но отец молчал. – Папа! – повторил я.

– Чего тебе?

Мне хотелось спросить: «Это ты с мамой говорил по телефону? Почему твой голос звучал так странно? Она заболела? Она спрашивала про меня?»

Но спросить я не решился. Слишком боялся услышать его ответ. Я знал, что мама неважно себя чувствует. Может, ей стало хуже? А вдруг она не спрашивала про меня, поскольку я стал ей безразличен? Больше всего я боялся, что отец говорил совсем не с мамой, а с другой женщиной. У него появилась новая жена. А что, если он и не мог говорить с мамой, потому что она умерла? Это меня особенно пугало, и я не мог вымолвить ни слова.

– Чего тебе? – снова спросил отец.

– Я… я… я чего-то спать не хочу. Выспался.

– Не выдумывай. Ночь на дворе. Давай спи.

Отец ворочался с боку на бок. Ему не спалось, как и мне. Мало-помалу его дыхание выровнялось, и вскоре он уже храпел.