Сара Кроссан - Ириска

– Ты с кем-то встречаешься? —

Обвиняющим тоном.

– Нет, папа.

– Тогда зачем красишься?

– Просто так.

А я и не красилась.

Раз или два подмазала губы,

Ну, ничего особенного,

и просто стерла через пару минут.

Он глубоко вздохнул.

– Ладно, Эллисон, в этот раз – без последствий, но

не заставляй меня терять терпение. Договорились?

Я вытерла рот рукавом,

хоть и была уверена —

у меня чистые губы.

– Хорошо, папа.

Магазины закрываются,

продавцы опускают металлические решетки,

чтоб не разбили окна,

не украли товар.

Женщина запирает кондитерскую – оставила на витрине

только ряды разноцветной помадки,

соблазнять прохожих.

Приветливое лицо, пышная прическа – как глазурь на кексе.

Улыбается мне,

подходит поближе.

От нее пахнет сладостями.

– У тебя все в порядке, милая?

Глядит на хмурое небо,

потом на мое лицо

и быстро отводит взгляд.

Я и забыла про щеку.

– Здесь в городе есть какой-нибудь хостел?

– Ты имеешь в виду – для туристов, или?..

На вид непонятно, сколько мне лет —

то есть нужно ли за меня волноваться.

– Я путешествую, – говорю ей.

Улыбка становится шире, женщина явно расслабилась.

К этому я привыкла —

соврешь, и

люди вздыхают с облегчением:

не нужно беспокоиться, что-то делать.

Учителя у нас в школе все такие.

Спрашивали, не отрывая глаз

от наших тетрадей:

«Дома все в порядке, Эллисон?»

Я охотно кивала. Снимала

с их плеч тяжкую ношу – заботиться.

Женщина из кондитерской советует:

– На Саммерлиз-Кресент есть неплохой отель, с завтраком.

В это время года можно снять неплохой номер.

Довольно дешево.

О да, я найду где остановиться.

Нельзя привлекать внимание.

Я должна выглядеть так, будто есть какая-то цель:

нужно куда-то идти.

А мне никуда не нужно,

и это заметно.

– Эй, красавица, улыбнись!

Мужчина в машине сбавляет скорость,

едет рядом со мной.

– Хочешь прокатиться? Залезай.

Я ускоряю шаг. Дорога вверх по холму.

– А куда ты идешь?

Тебя кто-то ждет?

Садись! Милая, я не кусаюсь.

Останавливается на красный свет,

и я спешу

скрыться из виду,

вниз по переулку —

бегу, бегу, бегу.

Переулок кончается,

и передо мной дорожка, ведущая к дому Марлы.

Меня обгоняет мужчина с собакой.

Сзади громко сигналит автомобиль.

Ветер треплет окошко в сарае – стук, скрип.

Дождь барабанит по крыше.

Сижу в темноте,

сжавшись в комок,

пытаюсь согреться.

Да уж, надо признать,

когда уходила —

такого

не представляла себе.

А

без телефона

Келли-Энн никогда не найдет меня.

Келли-Энн разбудила меня рано:

– Вставай, лентяйка, у тебя день рождения!

Приготовила французские тосты

с ягодами и взбитыми сливками.

После завтрака вручает мне пакет —

лук и стрелы, я столько об этом мечтала!

Конечно, не настоящие – стрелы не острые,

на конце присоски.

Келли-Энн купила и мел, которым рисуют на окнах,

начертила разноцветную мишень.

Мы весь день стреляли в это окно —

все точнее.

Наверное, нам хотелось уметь защищаться,

сражаться.

Келли-Энн всегда была на моей стороне.

Марла осматривает куст лаванды

в горшке на веранде.

Пегги возится на кухне.

Наблюдаю за ними из окна в сарае.

Марла что-то бормочет.

Пегги кричит ей:

– Что? Что вы говорите?

– Когда приедет Мэри? – громко повторяет Марла,

громче, чем нужно.

– Нужно что-нибудь еще приготовить,

хоть бутерброды.

В прошлый раз, когда она приезжала,

была похожа на этих… скейтбордистов.

Худющая. Так и хотелось ее накормить.

Я улыбаюсь, не совсем понимая,

о чем она говорит.

Ну, а Пегги, похоже, и не пытается вникнуть.

Марла срывает лаванду.

Растирает между пальцами,

нюхает.

Смотрит в сторону сарая.

Стою не шелохнусь.

Пегги выходит во двор. Произносит:

– Так, вам надо выпить таблетку.

Уводит Марлу от горшка с лавандой;

будто не слышит,

что говорит ей Марла.

Вместе с ними в дом влетает оса.

Марла, конечно, может рассказать обо мне,

но Пегги же не слушает.

И вообще,

не защитит

ее от любого

вторжения —

непрошеного гостя,

взломщика,

вора.

Буду призраком.

Буду – Ириской,

или Тарой,

или Кларой,

или Клэр,

кем угодно – как хочет старушка.

Это, конечно, не значит, что Эллисон позволяется

все.

Буду тихой, как мышка,

почти невидимкой.

Вовсе не смертный грех —

называть себя другим именем.

Пожалуй, останусь.

Никто не поверит Марле,

даже если она меня заподозрит.

Ей в ответ ухмыльнутся, пообещают:

хорошо, мы осмотрим дом.

Подумают – сумасшедшая.

Останусь, буду брать все что нужно.

И никто мне

не помешает.

– Не смей спускаться вниз, пока не разрешу.

Слышишь меня?

Папа в бешенстве, лицо налилось кровью, на шее

вздулись вены.

– Да, папочка.

Я убежала,

пока он до меня не добрался.

Не обедала.

Не ужинала.

Утром он ушел на работу,

я выглянула за дверь

и снова спряталась в комнате.

К вечеру

ужасно болел живот.

– Элли? – крикнул отец мне наверх.

– Ты уже вернулась из школы?

Приоткрыла дверь. Отвечаю:

– Я не выходила из спальни.

Ты же запретил.

Он крутит пальцем у виска:

– Ведешь себя как идиотка.

Сама-то хоть понимаешь?

Открываю

заднюю дверь.

Марла ковыряет отверткой

радиоприемник

и хмурится.

– Не могу заставить эту чертову штуку работать.

Столько кнопок! Зачем?

Может, нужны батарейки?

Не знаю, где они.

Поднимает глаза.

– Ты не Пегги.

Может, сказать ей правду?

Я лишь на долю секунды

засомневалась.

– Я Ириска.

Широко улыбаюсь, наверное – фальшиво. Ну, как могу.

Не то чтобы я не умела

притворяться:

конечно, я знаю, как выглядит счастье

со стороны.

Марла наклоняет голову.

– Тогда не стой столбом.

Разберись с этой штуковиной.

В вазе с фруктами два лимона,

сморщенное яблоко.

Рядом лежит

блестящая монета

в один фунт

и двадцатипенсовик.

Деньги кладу в карман,

ставлю чайник.