Сэмуэль Шэм - Клиника «Божий дом»

Вернулся Потс – обеспокоенный и озадаченный. Попросил Толстяка помочь ему с Иной Губер. Они ушли, а я вернулся к Рокитанскому. В полутьме палаты мне показалось, что по его морщинистым щекам стекают слезы. Меня захлестнуло волной стыда. Желудок перевернулся. Слышал ли он нас?

– Мистер Рокитанский, вы плачете? – спросил я и с нарастающим чувством вины ждал ответа.

– КХРША.

– Вы слышали, что мы говорили о гомерах?

– КХРША.

Я сдался и пошел слушать, что говорит Толстяк об Ине Губер.

– Но у нее же нет же никаких показаний к обследованию ЖКТ, – настаивал Потс.

– Медицинских показаний, – уточнил Толстяк.

– А какие еще могут быть?

– С точки зрения частников – очень серьезные. Скажи ему, Баш, скажи!

– Деньги, – сказал я. – «В дерьме оооочень много денег».

– Поэтому, что бы ты ни делал, Ина проведет здесь несколько недель. Увидимся на обходе, через пятнадцать минут.

– Это самое унылое из того, что мне приходилось делать в жизни, – сказал Потс, поднимая обвисшую грудь Инны. Та верещала и пыталась ударить его левой, привязанной, рукой.

Под грудью обнаружилась какая-то зеленоватая, жутко пахнущая тягучая субстанция. Ощутив вонь, я подумал, что Потсу этот первый день дается еще труднее, чем мне. Он был вынужденным переселенцем, переехавшим сюда, на Север, из Чарльстона, Южная Каролина. Выходец из богатейшей аристократической семьи – с «домом мечты» на улице Легаре, среди жасмина и магнолий; с летним домом на острове Паули, среди райских пляжей и атлантических ветров; с плантацией в верховьях реки, где Потс с братьями сидели на веранде, зачитывая друг другу отрывки из Мольера. Потс совершил роковую ошибку, поступив в Принстон, и усугубил ситуацию, пойдя в ЛМИ. В ЛМИ, мучаясь над трупами на занятиях по патологической анатомии, он познакомился с утонченной студенткой из Бостона. Надо сказать, что к тому времени его сексуальный опыт исчерпывался редкими встречами с учительницей младших классов из Чарльстона, которую, по его словам, привлекала его голубая кровь. Бостонская девица набросилась на Потса как сексуально, так и интеллектуально – и между ними расцвело то, что они называли «любовью». Расцвело, как в феврале расцветает фальшивая весна, когда набухают почки и появляются первые пчелы, – только для того, чтобы сгинуть, когда снова ударит мороз. Они поженились прямо перед началом интернатур: у него – в терапии в Доме, у нее – в хирургии в ЛБЧ – Лучшей больнице человечества, престижной и, конечно же, связанной с ЛМИ клинике для «сливок общества», находящейся на другом конце города. Их выходные совпадали редко, а сексуальные радости должны были превратиться в сексуальные мучения, ибо ни одно либидо не выдержит двух интернатур разом. Бедняга Потс. Золотая рыбка в аквариуме с пираньями. Даже в ЛМИ он выглядел подавленным, и все, чем он занимался, лишь углубляло степень его депрессии.

– Да, между прочим, – сказал Толстяк, просовываясь в дверь, – я назначил вот это.

У него в руках был шлем футбольной команды «Бараны Лос-Анджелеса».

– А это еще зачем? – спросил Потс.

– Для Ины, – ответил Толстяк, надевая шлем на голову пациентки. – ЗАКОН НОМЕР ДВА: ГОМЕРЫ СТРЕМЯТСЯ ВНИЗ.

– В смысле? – спросил я.

– Падают с кроватей. Я знаю Ину с прошлого года. Она совершенно безмозглая гомересса, но вне зависимости от того, насколько крепко ее привязывают, она будет падать. За прошлый год она дважды ломала основание черепа и потом валялась здесь месяцами. Да, кстати, хотя у нее клиническое обезвоживание, ни в коем случае не вливайте ей физраствор. Ее обезвоживание не имеет ничего общего с деменцией, хотя в ваших учебниках и пишут обратное. От физраствора она не станет менее слабоумной, зато агрессивность у нее повысится невероятно.

Потс всего на секунду обернулся к Толстяку, и тут Ина, каким-то образом освободившая левую руку, снова его треснула. Потс инстинктивно замахнулся в ответ – и в ужасе остановился. Толстяк расхохотался.

– Ха, ну вот видишь, что они вытворяют? Я их обожаю. Обожаю этих гомеров.

Смеясь, он вышел.

После надевания шлема громкость Ининых «УХАДИ УХАДИ УХАДИ…» возросла. Мы оставили ее – в бараньем шлеме на ушах, привязанную к койке немыслимыми узлами, – и отправились на учебный обход.

Поскольку Божий дом был академической клиникой, связанной с ЛМИ, для каждой команды тернов ежедневно проводились обходы с «приглашенными звездами», в качестве которых выступали штатные местные лизоблюды или частнопрактикующие врачи [16] Часто познавательное, но чаще странное мероприятие, когда ничего не знающий о пациентах условный профессор выдвигает невероятные теории текущего заболевания и назначает лечение и диагностику на основании собственного потока сознания. . Нашим сегодняшнем гостем был представитель частников, Джордж Доновиц, который был неплохим доктором в то время, когда пенициллин еще не изобрели [17] То есть до 1928 года. . Обсуждали молодого и в целом здорового мужчину, поступившего для рутинного обследования почечной недостаточности. Мой студент, Леви, докладывал о прогрессе пациента, а когда Доновиц начал выпытывать диагноз – ляпнул «амилоидоз», как будто выбирать можно было только из самых нелепых вариантов.

– Классика, – пробормотал Толстяк, когда мы собрались вокруг пациента. – Типичный студент ЛМИ. Студент, который, услышав за окном стук копыт, первым делом думает, что это зебра [18] «Зебрами» называют редкие заболевания, которые молодые врачи постоянно пытаются найти у пациентов. . У этого несчастного уремия из-за перенесенного в детстве стрептококкового фарингита, повредившего почки. Да и лечения амилоидоза все равно не существует.

– Амилоидоз? – переспросил Доновиц. – Отличная идея. Позвольте мне показать тест на наличие в тканях амилоида, который можно провести, не отходя от койки пациента. Как вы знаете, люди с этой болезнью страдают от нарушения свертываемости крови и подвержены кровотечениям. Тест очень простой.

Доновиц ущипнул пациента и выкрутил зажатый между пальцами участок кожи. Ничего не произошло. Озадачившись, он пробормотал что-то о том, что иногда приходится действовать жестче, – и скрутил кожу изо всех сил. Пациент вскрикнул, спрыгнул с койки и заплакал от боли. Доновиц посмотрел на свою руку и обнаружил, что оторвал от руки несчастного довольно большой кусок плоти. Из раны хлестала кровь. Доновиц сначала побледнел и стоял, не зная, что предпринять. Потом он покраснел и попытался приладить оторванное обратно, как будто кожу можно было заставить прирасти на место, прижав, как следует. В конце концов, побормотав: «Я очень извиняюсь…», Доновиц выбежал из палаты. Толстяк спокойно и сноровисто остановил кровотечение и перевязал рану. Мы вышли.