Альберто Васкес-Фигероа - Слезы Африки

К счастью, спустя несколько секунд, ему на помощь примчался Бруно Грисси, и оба они с большим трудом разжали его пальцы и понесли на руках, несмотря на то, что тот визжал и брыкался, словно свинья, которую волокли на бойню.

Взрывы, вопли, пулеметные выстрелы только усиливались, и когда Менелик и Бруно уже собирались нырнуть в глубь чащи, то разглядели на противоположном берегу реки фигуру бегущего солдата, он стрелял из автомата в толпу женщин, которые в свою очередь убегали от него.

Сгрудившись под огромной сейбой, в трех километрах от школы, четырнадцать детей и две учительницы дрожали и плакали в течение нескольких, бесконечно долгих часов.

Все еще слышны были отдаленные крики.

И отдельные выстрелы.

Над пожарищами поднимался густой дым.

Чувствовался смрад сожженного мяса.

Смерть все еще кружилась над тем местом, где когда-то стояла их деревня.

Пришла война.

И ничто так не удлиняет ночь, как ужас.

А ужас, который разделяют другие, множится и усиливается до такого состояния, когда превращается в панику, и такого не произошло под сейбой лишь потому, что сеньорита Маргарет сохранила присутствие духа, и она, словно бы превратилась в приемную мать кучки беззащитных существ, рыдавших и умолявших, чтобы их настоящие родители оказались здесь же, вместе с ними.

Растерянная сеньорита Абиба, послушный Менелик, веснушчатый Бруно, его светловолосый брат Марио, и даже непослушный Ахим Биклия, все они оказались бесценными помощниками, но та женщина, кто возложил на их хрупкие плечи тяжелейшую ношу успокоить остальных малышей, обладала стальной волей, хоть и тщательно скрываемой за большими голубыми глазами и робкой улыбкой.

И возможно, она была единственным человеком из всей группы, кто понял величину той трагедии, что разворачивалась на противоположном берегу реки, и, наверное, также была единственным человеком, кто осознал, что произошедшая катастрофа – не более чем прелюдия того, что их ожидает в будущем, потому что для нее все эти крики, выстрелы и взрывы представлялись чем-то вроде того момента, когда настраиваются инструменты, чтобы потом приступить к исполнению самой увертюры.

Черное африканское небо окрасилось в красный цвет, отражая отблески пламени, пожиравшей десятки домашних очагов, где рождались поколение за поколением мужчины и женщины, где они любили друг друга и где умирали, и прозрачный воздух сельвы, до того наполненный густым ароматом сырой земли, теперь вонял сожженным человеческим мясом и еще каким-то кислым запахом, струящимся у самой поверхности, который исходил от дыма, поднимавшегося над складом, где хранились сотни пластиковых емкостей, использовавшихся женщинами, чтобы складывать кофейные зерна, когда подходила пора сбора урожая.

А под утро сильнейший ливень наполнил лес таинственными шорохами, и первые лучи солнца проникли сквозь мокрую листву, с которой на землю соскальзывали капли, словно бы сам дождь присоединились к плачу детей, осознавших, что с того момента, как первый мертвец появился на реке, они потеряли все, что до этого имели.

Прошел час, и сеньорита Маргарет жестом подозвала Менелика, кто был самым старшим из детей.

– Сходи, посмотри, что там произошло, – попросила она. – Но близко не подходи.

– И я с ним!

Отважная женщина пристально посмотрела своими ясными глазами на веснушчатую физиономию Бруно Гриси и утвердительно кивнула головой.

– Хорошо!.. – ответила она. – Но будьте осторожны, очень осторожны.

Два друга пробирались через заросли так тихо, как проделывали это, когда забирались в лес в поисках павианов, а потому им понадобилось полчаса, чтобы добраться до берега реки, откуда можно было видеть простой деревянный мост и лестницу, плавно спускавшуюся по склону, над которым еще вчера возвышалась сотня аккуратных хижин из кирпича, крытых соломой.

Мост исчез, а вместо просторных хижин возвышались лишь почерневшие стены, растрескавшиеся от бушевавшего вокруг пламени, с грязными, черными подтеками, оставшимися после дождя, когда потоки воды вперемежку с пеплом падали с горящих крыш, от которых теперь не осталось и следа.

На месте гигантского дома, возведенного сто лет назад гордым генуэзцем, виднелись дымящиеся развалины, и большая железная кровать по какой-то непонятной причине выкатилась прямо в сад.

А вокруг валялись трупы.

Десятки, даже сотни трупов зверски изуродованных или превратившихся в обугленные, вонючие куски человеческого мяса, и то безо всяких сомнений показывало, что авторы всей этой дикой бойни явно хотели продемонстрировать, что на континенте, где все делается халтурно и небрежно, еще остались те, кто может сделать свою работу добросовестно.

Ничто не шевелилось, за исключением крыльев грифов, и нигде не было видно ни одного из тех, кто совершил это зло, должно быть с наступлением нового дня они сами испугались размаха своего варварства.

Какое-то время, показавшееся им бесконечностью – и нет ничего более бесконечного, чем наблюдать за концом света и концом их семей – Менелик Калеб и Бруно Грисси стояли, как вкопанные, держась за руки, чтобы хоть как-то подбодрить друг друга, смотрели широко открытыми от ужаса глазами на весь этот кошмарный спектакль, и хоть они и принадлежали к разным расам, и отличались цветом кожи, и верования у них были разные, но одинаковое чувство ярости и тревоги овладело их сердцами.

И так продолжали они стоять, не шевелясь, хотя и не могли сдержать легкий спазм, сотрясавший их тела, и только когда убедились, что на противоположной стороне не осталось ни одного живого существа, набрались смелости дойти до воды и прейти реку вброд.

Спустя два часа они без сил, молча рухнули под сейбой, и Бруно лишь обнял свою сестру Карлу и с силой сжал руку Марио, а Менелик Калеб смотрел неподвижно куда-то вдаль, словно еще надеялся разглядеть среди деревьев кого-то из своей родни.

– Они всех убили? – наконец спросила сеньорита Абиба голосом тихим, едва различимым.

– Всех.

Никто уже не плакал больше, чем тогда, ночью.

Никто не спрашивал про ужасные подробности, чтобы не усилить терзавшую их боль.

Никто не просил разрешения пойти посмотреть, во что превратились их любимые близкие и место, где они были счастливы, возможно еще и потому, что сеньорита Маргарет почувствовала – будет лучше если в их памяти останутся воспоминания о родителях, когда те были полны жизни, и о деревне, когда она процветала, чем о куче дымящихся руин и о зверски изуродованных трупах.

– Что будем теперь делать?

Бруно Грисси взглянул на сеньориту Абиба, пролепетавшую, заикаясь, этот вопрос, потом посмотрел на Менелика, словно просил его подтвердить то, что скажет.