Клэр Макинтош - После финала

– В котором часу сегодня уходит ваша няня?

Когда мы пришли сюда в первый раз, то оставили Дилана с приходящей няней, и я целый вечер дергалась, поминутно хватаясь за телефон. Мы второпях запихнули в себя еду и, забыв про десерт, помчались домой, где обнаружили няню, которая мирно смотрела телевизор, и крепко спящего в своей кроватке Дилана.

– Уже вернулись? А я вас так скоро не ждала, – удивленно проговорила она.

– Сегодня у нас нет няни, – объясняю я Ларри и, чуть поколебавшись, добавляю. – Дилан сейчас в больнице. У него рак.

Я чувствую, как напрягается Макс. Он никому не говорит о болезни сына.

– Черт…

Ларри явно растерян и не знает, что сказать и как себя вести. Ничего удивительного – никто не знает. Я прихожу ему на помощь:

– Теперь ему лучше, самое страшное уже позади. Дилан прошел шесть курсов химиотерапии, и ему удалили большую часть опухоли. Так что все не так уж плохо. Вообще-то мы пришли, чтобы отметить большое событие – его отключили от кислородного аппарата, и он теперь дышит сам!

Макс недовольно смотрит на меня. Я говорю слишком громко, сообщая Ларри подробности, которые ему вряд ли интересны. Но я вижу в его глазах сочувствие.

– Ну, это же здорово! Когда ваш малыш вернется домой, приводите его сюда на чай. За счет заведения.

– Спасибо, Ларри.

Мы едим луковый суп, запеченный под сырной корочкой, и рагу из утки, мясо которой отваливается от костей, и его приходится вылавливать ложкой. Обсуждаем Коннора Слейтера и то, как он притих с тех пор, как доктор Халили поставила его на место. Говорим о Томе с Алистером, и я предлагаю как-нибудь пригласить их на ужин.

– Разве у нас есть что-нибудь общее? – спрашивает Макс. – Кроме палаты интенсивной терапии?

– Но ведь дружба так и начинается, – парирую я, обмакивая в соус кусочек хлеба. – У людей находится какая- то точка соприкосновения – дети, выгуливание собак или палата интенсивной терапии, и отсюда вырастают дружеские отношения. Их не так уж и много – людей, которые могут понять, через что мы проходим.

– Но это не совсем то. У Тома с Алистером другой случай, их опыт отличается от нашего или опыта Никки и ее неандертальца-мужа. Это все равно что… – Макс подбирает слова, – путешествовать в одной и той же стране, но по разным маршрутам и по разным дорогам. Понимаешь? Мы единственные, кто может оценить это путешествие и все, что нам пришлось там пережить.

Он берет меня за руку.

– Только мы.

После теплого уюта ресторана ночной воздух кажется особенно холодным, и я плотнее обматываю шею шарфом. Мы идем в облачках пара, возникающего от нашего дыхания. Я цепляюсь за Макса, и он берет мою руку и кладет ее в свой карман.

Вернувшись домой, мы не задерживаемся в холле, не проходим на кухню, не останавливаемся у двери в столовую, обсуждая, как могли бы превратить ее в спальню для Дилана. Мы вообще ничего не говорим. Мы поднимаемся наверх и впервые за многие дни занимаемся любовью.

– Как думаешь, когда он сможет вернуться домой?

Мы сидим в баре, в который приходишь, когда у тебя есть дети, и стульчики для кормления и наличие игровой зоны становятся для тебя важнее, чем большой выбор джина. Элисон и ее муж Руперт пришли сюда заранее, заняв на всю компанию два больших стола у двери на летнюю веранду. Дети то и дело просятся на улицу, а получив свое, сразу же хотят обратно в тепло. Их родители, попав в заложники к маленьким террористам, натягивают на них пальто и перчатки, которые те сбрасывают уже через пару минут.

– Трудно сказать.

– Речь идет о неделях или месяцах?

Руперт – врач общей практики, что дает ему право задавать нам вопросы, от которых остальные присутствующие стараются воздерживаться.

Я смотрю на часы.

– Мы не знаем.

«Только на часок, – предупредила Пипа. – Больше мы не можем себе позволить».

– Сколько он провел в палате интенсивной терапии? Около шести недель?

«Три месяца», – мысленно отвечаю я.

– По-моему, недели три.

Взглянув на меня, Пипа произносит:

– Не больше месяца.

Я выключаюсь из разговора. Не хочу говорить о Дилане перед всеми этими людьми, которые, подавшись вперед, боятся пропустить хоть слово об ужасном несчастье, к их облегченью случившемся не с ними.

– Мы не можем не пойти, – сказала Пипа, когда я предложил оставить это мероприятие без внимания. – Ну, представь, как бы ты себя чувствовал, если бы они не пришли на день рождения Дилана.

– Учитывая обстоятельства, я бы их понял.

Но Пипа была непреклонна, и вместо того, чтобы сидеть с Диланом, мы проводим воскресенье в сетевом пабе в компании чужих детей. Чужих здоровых детей. Я вовсе не желаю им судьбы Дилана – такого никому не пожелаешь, – но… это тяжело выносить.

Пипа продолжает их информировать:

– У нас случилась пара осечек после того, как его отключили от аппарата искусственной вентиляции легких, но сейчас уже два дня он дышит самостоятельно. В понедельник ему сделают снимок, чтобы убедиться, что опухоль больше не растет, а потом, когда Макс вернется из Чикаго, мы будем консультироваться с врачом. Правда, Макс?

Она пытается вовлечь меня в разговор.

– Вот и прекрасно, – говорит одна из женщин.

Это Фиби? Я все время путаю женщин, и, чтобы запомнить, кто есть кто, мне приходится мысленно ассоциировать их с мужьями. Фиби и Крейг, Фиона и Уилл. Значит, это Фиби. Она склоняет голову набок. «Какой ужас».

– Мы все так за вас переживаем, – встревает Фиона. – Все время о вас думаем.

– И молимся, – добавляет Фиби.

«Мысли и молитвы», – усмехаюсь я, посмотрев на Пипу. Но она, похоже, по-настоящему тронута этими банальностями.

– Спасибо, девочки. Для нас это много значит.

Это ничего не значит. И ничего не меняет. Я встаю и иду к двери. В игровой комнате малыш пытается взобраться на горку. Он цепляется за края ступенек пухлыми ручками в перчатках, но ступеньки слишком высокие, и его все время отталкивают другие дети. В комнату вбегает мужчина и, схватив малыша за талию, проносит его высоко над горкой, изображая летящий аэроплан. К горлу подступает комок, и я отворачиваюсь.

Официантка приносит два блюда с картофелем фри. «Небольшой перекус», – как говорит Элисон. Все усаживают детей на колени и, ломая картофельные палочки, окунают их в кетчуп. «Там полно сахара, и дома я их ей не даю». Маленькая дочка Уилла начинает реветь, потому что ее оторвали от игры, а ей совсем не хочется есть. «Не надо ее заставлять, когда проголодается, попросит сама», – с раздражением думаю я.

И только Пипа сидит одна, и ее колени никем не заняты. Она, улыбаясь, обсуждает с Крейгом автомобильные сиденья, и со стороны может показаться, что она отлично проводит время, но я-то знаю свою жену. Прекрасно знаю.