Теа Обрехт - Без воды

Что это ему в голову пришло? Неужели мы все это время именно к океану и направлялись? И разве мне самому так уж сильно хотелось этот океан увидеть? Не очень-то я был в этом уверен. А еще мне хотелось знать, не в Донована ли мне придется вложить свое желание , если я этой ночью загнусь? Благодаря одной лишь мысли об этом мне удалось прободрствовать почти всю ночь, но под утро я все же то ли заснул, то ли сознание потерял. В общем, когда я очухался, Донован исчез. Сперва я подумал, что это, должно быть, означает, что я просто перешел на ту сторону жизни – и, помнится, не испытывал никакого желания увидеть что-нибудь этакое, и уж точно не проклятый океан. Ну, не смешно ли?

А потом я обнаружил возле себя хлеб и воду, которые явно оставил мне Донован, и мне стало ясно, что он меня бросил, а сам поскакал дальше. Жаль, думал я, что я раньше не догадался поступить как надо и умереть до того, как он решит меня бросить. От него остались только следы на влажной земле, ведущие в ту сторону, куда он потихоньку сбежал, брат Хобба и мой тоже. У меня даже на память от него ничего не осталось – только горбушка хлеба, старая фляжка с водой да еще мой страх.

В первый раз я снова наполнил эту фляжку в Айрон-спрингз. И даже некоторое время искал там Донована. Я и в Гринвуде его искал. Только искать его было бессмысленно – ведь я каждый раз описывал его иначе, спрашивая, не видел ли кто такого парня; в конце концов кто-нибудь непременно признал бы меня и, сложив вместе два и два, догадался бы, что мы с Донованом связаны. Ночевал я в каких-то вонючих проулках. А кормился в церквях, и каждый приходской священник со всем пылом своих убеждений пытался заполучить мою душу, словно зная, что при мне не только мои собственные грехи, но и грешная душа маленького воришки Хобба, так, может, ему удастся нас обоих обратить в веру и отправить к Богу в рай.

Я сидел в кафе дешевой гостиницы в Миза Ридж, когда туда шаркающей походкой вошел шериф Берджер, а за ним и еще восемь человек. Берджер тяжело плюхнулся в кресло, которое заскрипело так, словно наконец-то обрело возможность высказать вслух все свои боли и страдания. А шериф, этот хитрый старый волчара, стал внимательно смотреть в глаза каждому из присутствующих по очереди, и на мне его взгляд как-то особенно задержался. Ясное дело, он спрашивал себя: отчего это моя физиономия кажется ему такой знакомой? Откуда он меня знает? В общем, я выждал, когда заиграла музыка и на танцполе стало не протолкнуться, и потихоньку выскользнул через заднюю дверь, а к утру уже снова вовсю продвигался к югу.

Я с самого начала нацелился идти на юг до тех пор, пока лица тех, кто объявлен в розыск и за кого обещано вознаграждение, не начнут казаться мне абсолютно незнакомыми. Наконец я добрался до побережья, и один рыбацкий городок за другим зажигал передо мной по вечерам свои бледные огни. Ночевал я в основном в чужих лодках; море баюкало меня, а я размышлял о том, что хуже: оказаться далеко за волноломом, не имея весел, или же, проснувшись, увидеть нависшую надо мной ненавистную рожу шерифа Берджера. Речные баржи к югу от Матагорды обещали более надежное убежище. Но их трюмы, полные товаров, постоянно вводили Хобба в искушение. Его желание красть, по-прежнему жившее во мне, с каждым разом все возрастало. Ему хотелось украсть рыболовные крючки и колокольчики, а также всякие амулеты «на счастье». Он заставлял мои пальцы хватать любую блестящую монетку или пряжку с туфли. И приходил в неописуемую ярость, когда я обменивал его побрякушки на еду. Хотя в моих карманах оставалось еще немало всякой украденной дребедени, он злился, считая, что мы «ушли пустыми».

А я все шел и шел на юг вдоль изрезанного бухтами побережья. Эти однообразные, сменявшие друг друга дни и недели, эти люди в рваной одежде, ловившие рыбу на мелководье, эти стремительно налетавшие шквалы, следом за которыми с небес изливались потоки черного дождя, – все это, наверное, продолжалось бы бесконечно, если бы весной, должно быть, 1856 года я при свете пылающего заката не взобрался по веревочной лестнице на полностью оснащенное парусное судно, на носу которого была изображена красивая рыба-меч. Судно стояло у дальнего причала в Индианоле. Поднимался ветер, и над волнами на западе все сужалась последняя полоса ставшего зеленоватым закатного света. Я потом не раз удивлялся, почему это я так хорошо все запомнил: то ли знал, что это стоит запомнить, то ли просто минувшие годы придали тем моим воспоминаниям оттенок Предвидения?

Но как бы то ни было, а Хобб, увидев, что на палубе никого нет, тут же запустил в меня свои коготки. Я обшаривал койки и походные сумки, пытаясь найти хоть что-то, способное его успокоить. Но ему не нужна была ни удивительная кофейная чашечка, которую я сразу же схватил, ни серебряная уздечка. Нет, оказывается, ему была нужна какая-то странная стеклянная бусина, темно-синяя, как морская вода, с как бы вплавленными в нее и вызывающими легкое головокружение пересекающимися окружностями, которые, казалось, движутся. Эту бусину я вытащил из какого-то маленького свертка и почти сразу догадался, что это глаз; во всяком случае, нечто, весьма похожее на тот nazar [1] Nazar ( арабск., турецк. ) – «глаз», «взгляд» (в том числе дурной). – Здесь и далее примечания переводчика. , который мой отец всегда носил в кармане. Я взял его и отдал Хоббу. Потом побродил по палубе. Наполнил свою фляжку водой из бочки. На корме я обнаружил некий весьма неуклюжий сарай и потихоньку забрался туда, надеясь, что смогу найти там убежище до утра.

Там, разумеется, было совершенно темно, и я, ничего не видя и лишь чувствуя странную густую вонь и чье-то дыхание, внезапно перепугался до потери сознания. И что же я должен был найти в этом ужасном сарае? Конечно, тебя!

Амарго

Территория Аризона [2] Ранее территория – административная единица в Америке, находящаяся под государственным суверенитетом, но не принятая в США и не имеющая прав штата или провинции, однако обладающая собственной законодательной властью, губернатором, чиновниками и пр., назначенными президентом и утвержденными сенатом. , 1893 г.

Тоби примчался к ней от ручья с пустыми руками и сообщил, что снова видел те следы – на этот раз ниже по течению.

– Ну, хорошо, – вздохнула Нора. – Показывай.

Натянув поводья, она последовала за младшим сыном, спускаясь по тропе в узкое глубокое ущелье, образованное высокими крутыми берегами старого высохшего речного русла. Тропа, огибая древние черные напластования, некогда созданные мощным горным потоком, с четверть мили извивалась меж зарослей хлопковых деревьев и резко спускалась вниз, к воде, от которой, правда, мало что осталось. Вместо воды в неглубоких бочажках блестела на сентябрьском солнце жидкая грязь, и в ней виднелись бороздки следов, оставленных теми немногочисленными саламандрами, которым удалось ускользнуть от Тоби.