Кен Кизи - Песнь моряка

Айк ткнул носком унты в тощий бок:

– Марл, ты здесь?

Старый пес поднял морду и огляделся. В конце концов глаза остановились на Айке, но засим не последовало обычной приветливой волчьей ухмылки. Вместо этого Марли зарычал в склонившееся над ним лицо, глухо и серьезно.

– Эй, Марли, это я! Дядя Айк!

Он опустился на колени и дал псу понюхать руку. Марли бросил рычать и ухмыльнулся, на морде оттенок смущения. Айк чесал драные уши, пока собачья голова не улеглась обратно в мешок, а мутные глаза не закрылись. Айк заметил кусок какого-то дерьма, прилипший к шерсти у пса на загривке, снял его, выбросил в помойное ведро под раковиной, потом зашел в маленькую ванную смыть запах – все время задумчиво хмурясь. Марли никогда раньше на него не рычал. Включив в ванной свет и взглянув в зеркало, Айк понял, в чем дело. Он также понял, откуда взялась кипа упаковок от пластырей на той раскладной койке. Лулу, похоже, извела на него целую коробку. Лицо в зеркале было все облеплено пластырем с яркими бабочками. Голова от бровей и выше замотана, как у мумии. Он ощупал по кругу макушку, но так и не нашел конца бинта. Попытался отодрать пластыри, но они накрепко приклеились запекшейся кровью и ромом. Поплескал водой – они не отходили. Он посмотрел на часы. Возиться не было времени. Грир подождет, Алиса нет.

Он метнулся за одеждой, потом наружу, к рычащему джипу, – в одной руке сапоги, в другой ножницы. Проезжая через город к бухте, он кое-как надрезал и отмотал с головы четыре или пять бинтов, каждый в несколько футов длиной, но теперь они болтались, хлопали и лезли в глаза так сильно, что пришлось намотать их обратно, на этот раз вокруг шеи.

Добравшись до причала, он убедился, что был прав насчет Алисы Кармоди – она не стала ждать. Хуже того, понял он, вылезая из джипа, эта сука забрала его лодку. А ему оставила – что? – проклятый дырявый реликт «Колумбину». Это старое ведро, скакавшее на волнах за газовыми насосами, ни с чем не спутаешь. Странно, что оно до сих пор плавает.

Он бросился бегом. Домчавшись до пустого причала, увидел, что древний борт уже лениво булькает топливными парами, а окна кабины совсем запотели – Грир на месте. Жуть как благородно, кисло подумал Айк. Пока бежал, он вдруг сообразил, что за ним наблюдают. Окна большой консервной фабрики были облеплены изнутри глазами. Можно представить, какое он являл собою зрелище. Это мальки – все они, и те, кто работал, и те, кто дожидался, когда появится работа, надеялись урвать кусок от больших баксов – скажем, влезть на крупное судно. Шансов ноль. Большинство жило в палаточном городке, под который город отвел сырую площадку у бухты, где когда-то собирались строить многомиллионный завод по утилизации шин. Утильный предприниматель свозил шины со всего побережья, собирая их у мусорных компаний от Сиэтла до Анкориджа – баржу за баржей. К тому времени, когда городской совет Куинака осознал, что у предпринимателя нет никакого многомиллионного финансирования, тот уже исчез на барже в тумане, набив карманы платой за утилизацию – минимум пять баксов за шину, а за большую – все двадцать пять. Мусоросборочные центры тоже поверили в утильный завод. Никто и представить не мог, что обнищавшие юнцы выживут среди комаров и крыс, какое там процветание. Но никто не учел главного таланта мальков: они умели ждать, ждать и смотреть. Что ж, подумал Айк, импровизированный перформанс в развевающихся бинтах и бабочковых пластырях – такого зрелища ждать стоило. Глянь-ка! Айзек Саллас, настоящий Бандит Отдачи. Ну и видок! Судя по всему, геройский бизнес в наши дни идет на спад…

Эмиль Грир высунулся из кабинки, как только Айк ступил на борт. При виде этой жути Грир тут же превратился в пучок черных пружин: руки, ноги, пальцы и даже скрученные веревки растаманских волос торчали туго во все стороны. Брошенные клещи завертелись в воздухе, как пропеллер без мотора.

– Аааай! – заорал Грир, мгновенно становясь в боевую позицию.

Когда он так дергался, что случалось часто, его и без того крапчатое лицо переливалось разными оттенками, как перепуганная каракатица. Клещи начали было свое падение, но левая рука Грира, метнувшись по-змеиному, поймала крутящийся инструмент прежде, чем тот ударился о палубу. Эмиля Грира нередко обвиняли в трусости, даже в лени, но никто ни разу не сказал, что он недостаточно проворен.

– Сакре пля блю [9] Sacre bleu – черт побери (фр.) . , чувак, – осеняя видение спасенным инструментом, – фули ты ко мне крадешься! Я думал, у нас тут «Проклятие мумии» [10] «Проклятие мумии» ( The Mummy’s Curse , 1944) – фильм ужасов английского режиссера Лесли Гудвинса, снятый на студии Universal Pictures , финальная часть трилогии о мумии с Лоном Чейни-мл. в главной роли. . Твое счастье, я не начал тхэквондить.

Айк хмыкнул и стащил с плеча брезентовую сумку.

– Ты уже потхэквондил сегодня утром с Луизиным мужем.

– Сегодня утром? – Грир стоял в той же позе. Пестрое лицо все так же переливалось. – Гм, да, я отступил, потому что я слишком страшный тип, чувак, – объяснил он, все еще с опаской глядя на партнера. – Запросто сотворил бы с этой большой белой буханкой что-нибудь летальное. Когда он заявился, я встал на путь наименьшего сопротивления.

– Понятно. – Открыв сумку, Айк сменил свой ковичанский жилет на оранжевый пробковый. Начал затягивать веревки. – Очень по-буддистски.

– Рад, что ты оценил. – Теперь, когда Грир почти вышел из режима боевого ниндзя, в нем проклюнулось естественное любопытство. Он шагнул к Айку изучить вблизи забинтованный лик. – Иисус, Мария и Магомет, комрад, чем ты все это время занимался? Целовался с дикими кошками?

Айк застегнул замок на сумке и сунул ее в ящик под настилом. После этого Гриру осталось лишь наблюдать, как его друг, оторвав от рулона кусок бумажного полотенца, счищает соль и сажу с переднего стекла кабины. Сообразив, что не получит на свой вопрос ответа, Грир развел клещи и снова склонился над крепежными гайками. Он успокоился, и лицо вернулось к той расцветке, которую можно назвать привычной, но ни в коем случае не ординарной. Грир был пятнист, как дно приливной лужи. Рожденный в самой черной секции биминских трущоб, Грир был десятым сыном золотистой восточноазиатской пленницы, трахнутой рыжебородым потомком викингов – помощником машиниста на сыровозе из Гетеборга. От этого союза не родился черный человек, равно как желтый или красный. Грир был как пасхальное яйцо, немного треснутое, а потому отложенное в сторону и в самом конце брошенное в чан с остатками всех красителей. Такие яйца получаются коричневатыми и размазанными, с переходящими друг в друга оттенками фиолетового, лилового, терракотового и рыжего. В нем никогда бы не заподозрили уроженца островов, если бы он не пускал в дело толстые намеки: он заплетал свои волосы в упругие дреды, он солил свою речь случайными французскими фразами, хотя нигде, кроме кино, не слышал этого языка, а на вопросы о бороде, как у Эрика Рыжего, отвечал: