Джеймс Фрей - Катерина

Я вернулся в комнату и снова увидел ту книгу, голубую обложку на моей кровати. Открыл ее прочитал первую страницу и засмеялся когда закончил и я знал знал знал. Знал на хуй как больше ничто и никогда. В Париж. Один. Как только смогу. Как только смогу на хуй.

Я лежу в постели, Джей, и думаю о тебе.

Чудесно.

Когда-то мы столько времени проводили в постели.

М-да?

Да.

Весело было?

Почти всегда.

Почти?

Иногда ты был так пьян, что у тебя не вставал. Не очень-то весело. Или изо рта у тебя несло блевотиной. Совсем ничего веселого. Или ты спал на улицах и от тебя воняло, как от помойки. Какое уж тут веселье.

Хоть какой-то ориентир по времени.

Да уж.

Ты знаешь меня с тех пор, как…

Да.

Прошу прощения.

Ни к чему.

Наверное, все-таки есть за что.

Я в долгу перед тобой так же, как ты передо мной.

За что?

За многое.

Например?

В другой раз. Поговорим об этом в другой раз.

Ладно.

Где ты сейчас?

У себя в кабинете.

Какой он, твой кабинет?

Это такой сарайчик за большим домом.

Что там на стенах?

Ничего.

Они голые?

Выкрашены в белый цвет. А в остальном – да.

Раньше стены у тебя были покрыты картинами и цитатами, ты писал и рисовал на них. Помню, как ты написал: «Ах ты ж придурок лузер мудак» на стене. Насмешил меня.

Ага, эти слова путешествовали вместе со мной. Заставляли меня хотеть измениться к лучшему.

А почему теперь нет?

Не знаю.

Знаешь ты.

Теперь мне уже плевать.

Да, тебе – точно.

Я такой, какой есть.

А письменный стол есть?

Ага, это же кабинет. Стол есть.

И диван?

Ага, большой. Удобный такой.

Все еще слушаешь панк и металл?

И люблю песни восьмидесятых.

Ржака!

Ржать с тобой я не буду.

А стал бы, постучись я прямо сейчас к тебе в дверь?

Позвонил бы 911.

Серьезно?

Я до сих пор не знаю, кто ты, и знаю ли я тебя вообще.

Почему же тогда чатишься со мной?

От нечего делать.

Мне довелось увидеть тебя пару лет назад.

Где?

Ты меня не видел.

А я узнал бы тебя?

Да.

Где мы были?

На одной из твоих встреч с читателями. Много народу собралось, в самом заднем ряду для меня нашлось место.

Где?

В одном театре.

Все они сейчас в театрах. В котором?

Если скажу, ты сразу поймешь, кто я.

Так говори.

Нет.

Ну что ж, дело твое.

Странно, что ты еще не понял.

Теперь я сориентировался по времени.

Иногда я гадаю, что могло бы из этого выйти.

Из чего именно?

Из всего.

Если мы были знакомы в то время, вероятно, ничего хорошего.

Может, да, а может, и нет.

Рядом с тобой я бы изменился?

Вдохновился бы благодаря мне.

Нет, вряд ли.

Как знать.

Потому ты и гадаешь.

Да.

Да.

Да.

Да.

Знать бы.

Мне пора, давний таинственный друг.

Зачем?

Всякая хрень ждет.

Какая?

Глазеть в пустой экран и ненавидеть себя.

Прикольно.

Вот этим я и занимаюсь.

Успехов.

Приятной тебе постели, мыслей и гаданий.

Дай мне знать, когда и ты начнешь гадать.

Да.

Мне требовались деньги на.

Билет на самолет.

Еду.

Жилье.

Бухло и дурь.

Книги.

В любом порядке.

Я не знал, сколько мне нужно, но понимал, что больше, чем у меня есть, то есть больше двух тысяч долларов. Думал, что пятнадцати или двадцати тысяч хватит на год или два. Я же не собирался жить в «Ритце» или в «Крийоне» или ужинать в «Вольтере» или «У Жоржа». И путешествовать не планировал. Найти жилье подешевле, вести простую жизнь. Двадцати пяти хватило бы еще на дольше. В университетском городке шла зима. Я мог бы найти работу, но так получилось бы дольше. Оставался единственный выход – наркодилерство. Покупай белое, продавай белое. Было холодно, народ сидел в четырех стенах, бухал и употреблял. Продавай белое, покупай белое. Только так.

Я отнес два куска к дилеру и купил сорок граммов. Разбодяжил десятью граммами «НоДоза» и продал все пятьдесят за пять тысяч. Купил три унции, то есть 84 грамма, разбодяжил двадцатью граммами «НоДоза» и продал за десять кусков. Там, где я учился, спрос был невысоким, так что я ходил в три соседних колледжа. Взял десятку, купил шесть унций, то есть 168 граммов, разбодяжил 40 граммами «НоДоза» и продал все, вышло чуть больше двадцати кусков. На все про все – три месяца. Деньги я хранил в банковской ячейке. Целую кучу грязных зеленых купюр.

Когда я не дилерствовал, я читал. Французское. Гюго и Дюма, Бодлера и Рембо. Когда не читал – бухал. Учеба потеряла всякий смысл. На кой хрен мне диплом – приклеить на стенку? Прихватить с собой, чтобы претендовать на какую-нибудь говенную работу? Подтереть им свою сраную задницу? Торгуй читай бухай спи. Просто и прицельно. Мне требовались деньги. Требовалось расслабиться. И кормить мозги. Торгуй читай бухай спи. Она нашла нового парня и уехала на весенние каникулы в путешествие, я слышал, они идеально подходят друг другу, он из Нью-Йорка, мечтает стать инвестиционным банкиром. Всякий раз, сталкиваясь с ней, я отворачивался и шел прочь. Когда мы оказывались в одной комнате или в одном и том же баре, я делал вид, будто мы не знакомы. Пару раз она пыталась поздороваться, а я словно не слышал. Я ничего не добивался, не играл и не вел себя как подонок, просто не мог видеть ее или говорить с ней, потому что мне было больно. Несмотря на принятое решение, я любил ее. И больше всего меня ранило то, что она зашагала по жизни дальше так быстро и, похоже, легко. Мне хотелось ненавидеть ее, но я не стал, не смог, я любил ее, и мне было больно думать о ней, вспоминать, представлять ее с другим, видеть ее или слышать ее голос, отчего мне хотелось скорчиться и заплакать. Я любил ее, и мне было больно.

Близился конец учебного года. Все строили планы. Переехать в Нью-Йорк и найти работу, перебраться в Лос-Анджелес и найти работу, поступить в школу права, в школу медицины, в школу бизнеса, переехать в Чикаго и найти работу. Чем ближе, тем острее это ощущалось. Мне хотелось вырваться. Свалить на хуй. Осталось три недели. Денег более-менее достаточно, чтобы уехать. Я зашел в бар с друзьями. Бар был многолюдным, шумным и дымным. Мне туда не хотелось. Говорить было не с кем и не о чем. Хотя за последние четыре года я побывал в этом баре со многими, их мир уже не был моим. Их ждало светлое будущее, карьеры, дипломы, достижения, деньги, ипотеки, обязанности и программы пенсионных накоплений. А я уезжал в Париж – гулять и читать и бухать и курить и писать и мечтать и голодать и злиться и орать и улыбаться и смеяться и ебаться и страдать и пропадать и сидеть у Сены и смотреть, как вокруг вертится мир.