Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

Катерина Джеймс

Вместо описания:На Катерину Джеймс я вышел благодаря Памеле де Барр. При переводе книги Тони Брауна, я никак не мог понять, где Джими Хендрикс провёл свой последний уикенд. Оказалось, он с друзьям приехал в дом семьи Долтри, в отсутствии Роджера, который был в это время на гастролях The Who, а Катерина и Хизер - старинные подруги. И этот эпизод подробно описан в этой книге.

Внимание:Автор изменила некоторые имена по личным соображениям, например, мать её все звали Диан, она же пишет Диана, мужа Диан, своего отчима, она просто называет фолк-певцом, также заменила на другое имя Питера, из Питер, Пол и Мэри. Думаю, сделано это для того, чтобы абстрагироваться от их музыкального наследия.

Моей Мими

Благодарю

Дамиана, что старается быть таким замечательным сыном и опорой мне на этой Земле.

Памелу де Барр, за веру в меня и мои способности.

Патти д'Абанвиль, за долготерпение и умение выслушать меня и вычитать мою рукопись.

Роджера Долтри, верного моего друга, убедившего меня написать эту книгу.

Денниса Вилера, самого незаменимого человека, научившего меня пользоваться компьютером.

Овидия Поупа, у которого всегда находилось время помочь мне в моих устремлениях.

Габриэля Бирна, вдохновившего меня на написание этой книги.

Питера МакГигана, моего агента, сделавшего для меня всё невозможное.

Элизабет Биэр, моего издателя, за внимание к моим попыткам и искренний энтузиазм.

всех тех удивительных людей, которые вошли в мою жизнь. Благодарю вас.

Слово, сказанное Роджером Долтри в защиту Одуванчика

Катерина — одна из тех, без кого я мог бы погибнуть в вихре шестидесятых. О том, как не погибла она сама, о её необыкновенной жизни — искренне рассказывается в этой книге, свидетельствующей о силе её духа.

Впервые, будучи уже состоявшейся женщиной, я увидела своего отца в большом старом ресторане Муссо и Франка Гриллов на Голливуд–бульваре. Он позвонил мне за неделю до этого и попросил встретиться, так как хотел сообщить мне что–то очень важное. Звучало убедительно, но он не хотел об этом говорить по телефону. У меня были некоторые подозрения, о чём именно он хотел со мной побеседовать, но я даже не могла представить себе, что мне предстояло в этот незабываемый день.

К полудню я уже была там. У Муссо, как всегда стоял приглушённый гул голосов состоятельной публики, и действовала целая армия вышколенных официантов, чопорных, как накрахмаленные скатерти столов, выстроившихся в ровные ряды.

Моё сердце замерло, когда я увидела внушающее трепет существо, стыдливо прикрывающееся цветастым носовым платком и смотрящее в мою сторону.

— Господи, не допусти, чтобы оно было моим отцом! — воскликнула по себя я.

Его взгляд, обращённый ко мне, на мгновение лишил меня чувств, как если бы сила притяжения внезапно увеличилась и в коленях я почувствовала бы всю тяжесть земли. Я выросла в Голливуде и с детства привыкла не обращать внимания ни на мужчин переодетых в женское платье, ни на трансвеститов или транссексуалов, но это был мой отец! Когда я была ребёнком, мы часто заходили сюда за горячими блинами. Делая неимоверное усилие, я направилась к тому обтянутому коричневой кожей дивану, который выбрал он, и попыталась изобразить на лице милую улыбку, как если бы всё это было совершенно обычным делом. Он вскочил, поприветствовать меня, а я выдавила из себя:

— Привет, пап, — и слегка коснулась его напудренной щеки.

Вместо солидного мускулистого гонщика ралли, каким он мне запомнился в юности, стояло передо мной что–то неизвестное, жутковатое. Наклонившись поцеловать меня, я почувствовала привычный стойкий запах Джек Дениэлса, только на этот раз к нему примешивался запах туалетной воды гардении. Этот сладковатый удушливый запах напоминал запах использованных салфеток с вишнёвым экстрактом. От него пахло, как из сумочки моей бабушки. Сев, он положил ногу на ногу, эти свои костлявые затянутые в нейлон длинные ноги и этак элегантно вытянул перед собой большие руки.

— Ты удивлена? — сияя, спросил он.

Я не вполне была уверена, что я ему на это смогла бы ответить. Сказать, обижена, оскорблена, убита? Я набралась храбрости и произнесла:

— Ого, я в восхищении.

Отец не мог дождаться, чтобы не наполнить меня ужасающими подробностями своих операций. Пока он с восторгом рассказывал, как доктор «отщипывал» его «личные части» и конструировал ему настоящую вагину, я находилась в предобморочном состоянии.

На нём была вызывающая одежда, наклеены длиннющие ресницы, и наложены радужные голубые тени. А его светло голубые глаза подведены чёрными старомодными длинными рыбьими хвостами. Брови театрально подкрашены тёмно–коричневым в контраст с толстым слоем мертвенно–бледной пудры. Вместо губ — пунцово–красное пятно, а на его длинных мочках болтались крупные серебряные серьги в виде колец. Свой золотой Ролекс он заменил на изящную дамскую версию, а на пальцах — женские кольца. Их я узнала, они принадлежали его покойной жене, Лорен, и они глубоко врезались ему в опухшие пальцы. Общий вид довершали красная дамская сумочка в стиле пятидесятых и коричнево–красные туфли–лодочки на шпильках.

Более чем странно было видеть моего папочку во всех этих женских традиционных регалиях. На нём была вязаная кофта и короткая обтягивающая юбка, из–под которой торчали его прямые как палки ноги. И чтобы совсем уж довершить наряд, на свои седеющие волосы он надел длинный тёмно–коричневый парик, который ему приходилось поправлять, так как тот всё время непослушно съезжал вбок. Его новый имидж меня пугал.

Когда официант подошёл к нашему столику принять заказ, мой папа вдруг напряг связки и скрипучим пронзительным шёпотом заказал жареных крылышек и двойную порцию джека со льдом. Мой аппетит заметно уменьшился, но я всё же насколько могла бодрым голосом заказала себе салат из морепродуктов, пиво и коктейль. Только официант ушёл, как моему отцу вернулся его прежний тембр голоса. Надеюсь, нам удалось разыграть его — просто две весёлые тётки зашли перекусить.

— Ну, так как? Что ты думаешь? Тебе нравится? — продолжил он.

Единственное слово, которое у меня было готово сорваться с языка, было «ужасно», но я взяла всю свою волю в кулак и произнесла:

— Очень мило, ты великолепно выглядишь, к тому же, если это делает тебя счастливым.

Папа взглянул на меня так, как если бы я потеряла рассудок, и с пренебрежением сказал: