Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

Быстро заварив мне хлопьев Дядюшки Бена и включив телевизор, она уносилась как ветер, оставляя за собой стойкий аромат своей косметики.

Как брошенный щенок я, находясь взаперти, не сидела сложа руки. Однажды я потратила целый вечер, старательно выкрасив, насколько смогла достать, стены чёрной ваксой для обуви. Другой раз занялась изучением электрического миксера, пока мои маленькие пальчики не застряли во вращающихся спиралях. Но когда я обнаружила ножницы и подстригла себе чёлку совсем как это делала мне она (но при этом почему–то оказались ещё и порезы на голове), мама решила больше не оставлять меня одну дома.

Теперь, уходя, Диана сажала меня перед телевизором в деревянное кресло и привязывала меня к нему одним из её многочисленных кожаных поясков. Обвязав меня за талию, пряжку она оставляла сзади, за спинкой кресла, затем верёвками связывала мне ноги. Последней передачей по телевизору были новости, которые вёл Джордж Путнем. Каждый раз в самом конце он неизменно повторял:

— Десятичасовые новости — увидимся вскорости.

Затем он вставал в патриотическую позу, когда играл Национальный Гимн. Я же не могла салютовать ему, так как была дома совершенно одна. Затем я принимала приличную дозу телевизионной заставки с изображением индейца. По возвращении домой Диана снимала с меня путы, и я стремглав неслась на свой диван бросить туда моё затёкшее тело. Наутро я пировала кусочками жареного мяса и остатками десерта, принесёнными ею из какого–то чудного кафе, где она провела вечер.

Вот так день за днём протекала наша жизнь, пока однажды мне не удалось изловчиться и выпутаться из оков. Я вышла из дома, и, о ужас, дверь за мной захлопнулась на замок. Соседи, услышав мой рёв, взяли меня к себе, пока Диана не вернулась с прогулки по Сансет–Стрип. С тех пор я спала запертой

Свернувшись калачиком, лёжа в кромешной темноте поверх разбросанных вперемежку дианиной обуви, впивающейся своими шпильками в моё нежное детское тельце, среди множества свешивающихся надо мной её платьев, и прислушиваясь к шуму океана, я чувствовала, что тону. Затем до меня донеслось пение ангелов. Мне даже удалось в этой темноте различить силуэт одного из ангелов. До этого я ещё ничего не знала о религии, но во мне было врождённое ощущение Бога и я знала, что я пришла откуда–то из более лучшего места, чем этот окружающий меня мир. Я молила Его, заснуть и никогда более не просыпаться. Мне хотелось вернуться на Небеса. Каждый вечер, плотно смыкая веки, я готовилась к переходу. После часов, проведённых в шкафу, у меня развилось косоглазие и стала с надеждой вглядываться в темноту. Я до сих пор чувствую на своём теле рубцы от маминых курток и платьев.

Моя мать не спала без снотворного, которое превращало её в безжизненное неподвижное тело. Радио было всё время настроено на станцию, передающую классическую музыку до полудня. Часами я безмолвно стояла, застыв у её кровати с пологом, ожидая, когда же покажутся хоть какие–нибудь признаки жизни. Но вот слабые движения пальцев, и моё детское сердечко начинало успокаиваться, я благодарила Бога, что она всё ещё жива. Я на цыпочках пробиралась на кухню, взбиралась на высокий табурет и шептала Элу:

— Всё хорошо, она ещё дышит.

Эл — это наша маленькая черепашка, живущая в супнице, в которой росла карликовая пальма и была налита вода. Он вытягивал свою крошечную пятнистую голову, и мы вели долгие выразительные беседы. Эл был прирождённым слушателем. Однажды утром он таинственным образом исчез, и я его никогда больше не видела. Мне некому больше было доверять свои переживания и дома мне стало нестерпимо одиноко. Помню, я обыскала тогда каждый закоулок нашего жилища, но так до сих пор и не знаю, что же тогда случилось с Элом.

Когда у матери появлялся новый парень, её могло не быть дома всю ночь. На Новогоднюю ночь она нашла по объявлению двух нянек, и мы совершили дальнее путешествие в Долину Сан–Франциско.

Мои няньки оказались двумя седыми старыми девами, сёстрами, пытающимися хоть как–нибудь раздобыть денег. Я не запомнила их имена, но хорошо помню, что старшая была слепа, плохо слышала и была прикована к постели. Её комната больше походила на больничную палату, обставленную предметами первой помощи, костылями различной конструкций, баллонами с кислородом и капельницами, с сильным запахом сосновой хвои дезинфицирующего средства, смешанным с характерным запахом застарелой мочи. Её вспыльчивая сестра с большой неохотой выполняла обязанности сиделки и также была туга на уши. Обращаясь ко мне, она говорила трубным голосом, что приносило мне нестерпимую боль моим нежным ушам. Они представляли собой забавный дуэт, но совсем неподходящий для пятилетней девочки. По плану я должна была провести с ними ночь, а мать забрать меня утром. Мы уже досмотрели весь новогодний парад по их чёрно–белому Филипсу, а мамы всё не было, и она даже не позвонила. Женщины начали не на шутку беспокоиться:

— Где твоя мать? — ворчала она. — Знаешь, ты не можешь оставаться здесь на весь день!

У неё, как и у меня, начало появляться чувство, что моя мама не вернётся за мной. Эта утомлённая старая дева с натруженными руками, которой приходится постоянно менять утку, а теперь ещё малолетний ребёнок!

Следующие несколько дней она питалась телевизионными обедами Свенсона, а моя диета состояла из консервированных бобов и кукурузных хлопьев. Ещё она таскала меня вокруг дома за волосы.

— Вы вырвите все мои волосы, — возмущалась я.

— Я не собираюсь вырывать тебе волосы, дорогая; только постарайся убраться отсюда поскорее.

Я старалась оставаться спокойной, но определённо она вырвала мои локоны с какой–то целью.

Не зная, что со мной делать, мы все втроём впихнулись в их старенький танкер, погрузив в придачу баллон с кислородом. Эти две старые кобылы высадили меня на МакКларен–Хилл.

Я совершенно не переживала за утрату внимания со стороны этих жёсткосердных сестёр. Я была счастлива вернуться в общую спальню как две капли воды похожую на ту, что была у Миссис Марч, с рядами железных кроватей и возможностью поиграть с другими детьми. Совсем по–другому, чем в материнском доме — с радостным утренним просыпанием, ни теперь ни тёмных шкафов, ни хождения на цыпочках, ни заявлений, что мне не следует делать. Там были обычные, установленные временем, обнадёживающие правила. После утреннего умывания и заправления постелей, дети выстраивались в линейку и парами шли в столовую. Алюминиевые тарелки, гора сваренных вкрутую яиц и штабеля тостов с маслом украшали длинные столы. Дни проходили весело, в игровой были целые шкафы игрушек и красивых кукол. Я мечтала остаться там навсегда.