Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

— Ты не думай, я не голубой, я это сделал из–за того, что никогда не изменял Лорен, Бог, да хранит её душу.

Тут я вообще перестала что–либо понимать. Не было ли это уж слишком чересчур? Я слышала, что некоторые проходят дорогостоящие психологические исследования, прежде чем решаются на такие операции. Но очевидно, мой отец был другого мнения об этом.

На самом деле он позвал меня, чтобы сообщить, что в Палм—Спрингс познакомился с новыми людьми, и они даже не догадались, что он был транссексуалом. Он хотел взять меня с собой в пустыню и познакомить меня с этими людьми. Представить меня в качестве кого? Его дочери или её дочери? Он что, в самом деле полагает, что будет теперь моей мамой? Мне определённо потребуется время, чтобы где–то провести черту и ограничить этот абсурд.

Ему всегда нравилось курить во время еды, и теперь он зажёг сразу две лаки–страйкс одновременно — одна была зажата в руке, другая тлела в пепельнице. Но тут он пролил соус прямо себе на кофту, и рассмеялся, припомнив мне, как дедушка часто дразнил меня, говоря: «Малышка, следи всегда, как ты ешь».

Я передала ему салфетку, чтобы он промокнул соус, и незаметно затушила тлеющую сигарету, набрав в чайную ложку воды. Выпив, он всегда становился слезливой сентиментальной размазнёй. Вот и теперь, его понесло:

— Благодарю Бога, что мне удалось найти тебя, ты единственное, что осталось у меня во всём мире.

И далее, в том же духе. Он признался мне, как сильно любит меня, но я это не проглотила. Это было правдой, я — единственный оставшийся член его семьи, и он всегда точно знал, где меня найти. Но в то же время, именно он всегда избегал встречи со мной. Я уже почти допила свой коктейль, и на дне оставалось несколько капель, которые я пыталась с громким хлюпаньем втянуть трубочкой, как в этот момент он вдруг разразился потоками слёз. Что–то в таких случаях меня всегда обезоруживало, и весь следующий час я пыталась успокоить его, но теперь я почувствовала по отношению к нему отчуждение. Это был человек потерявший себя. Но это он дал мне жизнь. И я изо всех сил напряглась и произнесла, что–то несусветное, вроде: «И я тоже люблю тебя».

К нашему столику уже подходило три разных официанта, и когда подошёл ещё один и принёс счёт, я вдруг поняла, что происходит. Они все вертелись вокруг нас, чтобы поглазеть на моего ослепительно раскрашенного отца! Отец порылся в своей красной сумочке и протянул мне стопку кредиток перевязанных резинкой. Он попросил меня расплатиться, пока он сходит «попудрить носик». Все в этом несчастном ресторане открыто пялились на него, когда он нетвёрдой походкой пробирался между столиками по направлению к дамской комнате.

Перекладывая карточки, я заметила, что он даже изменил имя. Даже на водительских правах было написано: пол женский, рост 6'4» (191 см). А вместо Роберт, теперь стояло имя Робин! И это всё было вполне официально!

Понемногу я начала осознавать, какая долгая трансформация предшествовала этому. Мне стало вдруг ясно, что не всё было сделано из–за Лорен. Он решился на эту процедуру, пока ждал её смерти. Моя мачеха оказалась ревнивой, подозрительной сукой. Уверена, если бы он даже дал малейший повод, она тут же бы подала на развод, предъявив в суде его колготки! Да…

Патологоанатом вынес заключение, что смерть произошла вследствие сердечной недостаточности. Ух–ты! А что если он в действительности сам убил её? С некоторым содроганием я вывела «Робин Джеймс», присоединив чек к моей коллекции, и пошла посмотреть, чем это занимается в дамской комнате эта великовозрастная девица.

Открыв дверь, я увидела своего отца, почти вплотную прижавшимся к зеркалу и накладывающим добавочные слои пудры. Когда же он взялся за малиновую помаду, я обеспокоилась, как если бы я столкнулась с тем, что не могла бы сделать, и в чём не была бы уверена. Я представила, как ничего не подозревающая какая–нибудь дама зашла бы сюда тоже «попудрить носик», и какой бы её постиг бы удар.

Пока мой папа прихорашивался перед зеркалом, мне вдруг срочно приспичило пописать. Я повернулась, ища глазами кабинку, и увидела в стекле его отражение. Если бы на его месте была бы моя подруга или даже какой–нибудь из моих кавалеров, я бы не задумываясь пописала бы, но присутствие моего отца, в дамской комнате, одетого как тётушка Би, делала это немного слишком личным, поэтому я решила потерпеть. Вот я стою здесь, в небольшой розовой уборной в самом центре Голливуд–бульвара, и смотрю, как мой отец накладывает заключительные слои на уже полностью нарисованное лицо. Как он берёт салфетку, складывает её вдвое и аккуратно проводит ею вокруг губ. Так теперь уже никто не делает, видно этому он научился у своей покойной жены. И вот, бросив последний взгляд в зеркало, он решил, что готов выходить на суд публики.

Я открыла дверь и хотела пропустить его вперёд, тогда я могла бы незаметно выскользнуть за ним, но он вежливо подождал меня и взял под руку, как какой–нибудь подвыпивший шутник. Мы чинно пересекли зал Муссо и Франка и гордо продефилировали к выходу. У дверей мы задержались, он пропустил меня вперёд, открыв передо мной дверь, а я придержала её, пропуская его. Он спросил, не подвезла бы я его до гостиницы, где он остановился, и снова взял меня под руку, как если бы нам трудно было двигаться. И мы направились к стоянке. Вид моего чёрного Фольксвагена, стоящего в самом дальнем углу, вернул мне чувство реальности. Не то чтоб мне снова захотелось вдохнуть свежего воздуха, но я чисто автоматически вынула портмоне, достала квиток, и путь перед моим Фольксвагеном был снова чист. Когда мы сели в машину, я, наконец, смогла с облегчением вздохнуть. Я взглянула на отца, сидящего на заднем сиденье. Короткая юбка задралась, обнажив бёдра и два нейлоновых шарика, зажатых между его ног. Я понимала, что это могли быть какие–то части чулок, но не была уверена, какие именно. Приглядевшись, с удивлением обнаружила, что на нём было надето две пары колготок, по одной на каждую ногу. Я представила на секунду, как это неудобно, и в то же время постаралась отвести взгляд, так как он одёрнул юбку. Я завела машину, но он произнёс:

— Я хочу показать тебе кое–что.

Он неуклюже провозился с медными пуговицами своего блейзера, затем прямо перед моим лицом с гордостью возникли грудные импланты. Мне никогда не приходилось видеть реальную работу, но это выглядело, как если бы грудь семнадцатилетней девушки прикрепили к шестидесятитрёхлетней лопате, настоящее творение д-ра Франкенштейна. Я испытал шок и потеряла дар речи. Как если бы на меня напали, а я не смогла защитить себя. И я попыталась вызвать в себе оставшийся где–то внутри клочок энтузиазма: