Мег Вулицер - Женские убеждения

Фейт сказала:

– Ну, замдекана меня ждет. А вам известна древняя поговорка: «Не заставляйте замдекана ждать».

– Лао-Цзы, – произнесла Зи.

Фейт Фрэнк, похоже, не расслышала. Она распахнула дверь и указала на букву, выписанную по трафарету.

– Спокойной ночи, дамы, – попрощалась она.

Фамильное авто Эйзенстатов представляло собой послушный и громоздкий «Вольво», изнутри слегка пахнувший машинным маслом. Чтобы было еще понятнее, что это машина чьих-то родителей, на заднем сиденье лежал давно открытый на одной странице нечитанный экземпляр «Американской науки» и пухлый складной розовый зонтик, так и не вынутый из чехла. Скорее всего, предки Зи – оба работали судьями в девятнадцатом окружном суде Вестчестера, штат Нью-Йорк – сурово велели дочери, чтобы она не давала машину никому из друзей.

– В страховку больше никто не вписан, – предупредили они. – Водить можешь только ты.

Зи, впрочем, их слова проигнорировала и одолжила машину Грир, которая стала ближайшей ее подругой по колледжу и теперь, в февральскую пятницу, в середине дня, ехала, как уже ездила дважды, навестить Кори в Принстоне.

Вскоре Грир целеустремленно шагала по надраенному до блеска кампусу. С собой у нее был рюкзак с учебниками, так что выглядела она как здешняя студентка – эта мысль вызывала у нее сложные чувства. Через миг появился Кори – он высовывался из окна и махал рукой, будто принц в неволе. Он с топотом сбежал по лестнице, распахнул вторую дверь – и Грир вжалась в сердцевину его непомерно длинного и тонкого, похожего на дерево, тела.

Когда они добрались до его комнаты, за дверью обнаружился беспорядок даже более экстравагантный, чем обычно. Одежки, книги, диски, пустые пивные бутылки, хоккейные клюшки, колонки – все это грудами, без всякой системы.

– Вас тут что, ограбили? – спросила Грир.

– В таком случае грабитель – лох, не унес ничего из дорогущих шмоток Стирса. – Кори указал на колонки «Клипш», на одной из которых громоздилось несколько пивных бутылок. Рядом лежала фирменная кроссовка, для Кори явно слишком маленькая. Они устроились рядом на его кровати, поверх не сложенного чистого белья, явно выстиранного утром – странным образом, от него еще слегка пахло общей сушилкой, хотя прошло уже сколько часов.

– Стирс вечно дает мне свои вещи надеть на вечеринки, – сообщил Кори. – Понятное дело, все мало. Я слишком длинный.

– Все еще стесняешься? – спросила Грир.

– Того, что я длинный?

– Нет. Того, что учишься в Принстоне.

– Я же не могу забыть, что у меня мама – уборщица, а папа – обойщик.

– Тут наверняка и другие такие есть, – заметила Грир.

– Угу. Есть девица из Гарлема, которая жила в социальном приюте. А один парень вырос в Китае в доме на лодке, а теперь занимается многомерными вычислениями. Все равно иногда неудобно бывает. А еще у меня есть тайная благодетельница, Клоув Уилберсон.

– Бывает, что ли, такое имечко?

– У нее такое. Она считает, что я вру, что никогда не носил фрака. Тут все очень замысловато. Все с тобой очень любезны, но по части манер недолго проколоться. В этом смысле у вас в Райланде проще.

Она посмотрела на него.

– Ты вот сейчас серьезно, да?

Тема оставалась болезненной: он – в Принстоне, а она – в Райланде. И она до сих пор не простила родителей, из-за которых все так вышло. Впрочем, в последнее время обстановка поменялась – и в самом колледже, и у нее внутри: ты всю жизнь носишь в себе маленькую провинцию и не можешь оттуда уехать, так что хочешь не хочешь, а приспособишься. Грир еще в детстве заметила, что если посмотреть строго вперед, можно увидеть крылья собственного носа. Заметила – и ее это стало тревожить. Все с ее носом было в порядке, но она поняла, что он всегда будет частью ее взгляда на мир. Грир осознала, как трудно сбежать от самой себя, сбежать от собственного самоощущения.

В первые недели студенчества ее одолевали одиночество, злость и чувство бессмысленности. В последнее время кампус Райланда сделался веселее и приветливее. Чаще стали случаться волнительные беседы, происшествия на занятиях или простые прогулки по городу с кем-то из друзей. Грир подумала: что, интересно, она пропустит из-за того, что уехала на выходные в Принстон – наверняка что-то пропустит. Она больше не злилась и не кипела. Не сидела в отчаянии в зале в общаге. Даже паренек из Ирана нашел отдушину: записался в кружок ракетного моделирования. Другие его участники часто заваливались в Вули бодрой и разномастной компанией со своими моторами и фанерками и вытаскивали его из комнаты. Он теперь меньше времени проводил в тоске по далеким родным и больше – в гуще жизни.

Грир знала: нужно придумать, как сообщить своей жизни нужный импульс. Иногда невозможно сделать это самостоятельно. Кто-то должен что-то в тебе разглядеть и заговорить с тобой так, как еще никто не заговаривал. Фейт Фрэнк ворвалась в жизнь Грир и совершила именно это, хотя, разумеется, Фейт понятия об этом не имела. Теперь Грир казалось: то, что Фейт этого не знает, нечестно. Не ставить ее в известность неправильно.

Грир часто думала о том, как в тот вечер Фейт обратила на нее внимание, проявила доброту, терпение, интерес и сочувствие. Ее часто посещала грандиозная фантазия отправить Фейт письмо и в нем написать:

«Я хочу, чтобы вы знали, что после вашего приезда жизнь моя изменилась. Не знаю, как объяснить, но это правда. Я стала другой. Не такой замкнутой. Стала более открытой, менее обидчивой. Я даже (технически говоря) счастлива».

– Чего ты ей не напишешь? – спросила недавно Зи. – Она тебе дала свою визитку. Там есть электронный адрес. Черкни ей пару строк, о чем угодно.

– Ага, вот только этого Фейт Фрэнк в жизни и не хватает. Переписки с первокурсницей из заштатного колледжа, про который она давно и думать забыла.

– А может, она рада будет услышать, что у тебя все хорошо.

– Нет, не могу я ей написать, – решила Грир. – Она меня не вспомнит, да и вообще злоупотреблять ее любезностью некрасиво.

– «Злоупотреблять любезностью»! – фыркнула Зи. – Сама себя послушай. Это не любезность, Грир. Она дала тебе свою визитку, и мне кажется, это здорово. Грех не воспользоваться.

Но Грир так и не написала. Иногда на нее обращали особое внимание преподаватели, но это было не то же самое. Один из них, Дональд Малик – он вел семинар по английской литературе для первокурсников – написал «Зайдите ко мне» на последней страницы ее работы, посвященной Бекки Шарп как отрицательной героине «Ярмарки тщеславия» Теккерея. Им приходилось по программе читать много разных романов, но Грир особенно понравился этот. Бекки Шарп с ее безудержным честолюбием была ужасна, и все же нельзя было не уважать ее за целеустремленность. Столько людей путаются в собственных желаниях. Не знают на деле, чего хотят. Бекки Шарп знала. Получив проверенную работу, Грир зашла в кабинет Малика, где на нее отовсюду норовили свалиться книги.