Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд

Маленькая девочка, Элайза ее звали, с серебристыми крылышками, блестевшими на солнце. Казалось, она собиралась повернуться к зрителю, словно знала, что на нее смотрят – но знала ли она, что с ней случится потом? Каким было выражение ее лица на большой картине? И взгляд внутрь дома. Восьмиугольный кабинет, обрамленный книгами, женщина пишет там, в центре дома, ее лица мы не видим, пышные волосы падают на спину – была ли это сама Лидди? Бумага на полу, поваленная свеча – они что-то означали или это просто виноват ветер, ворвавшийся в открытые французские окна? И золотая молния в небе, словно падающая звезда, рассыпавшая искры на землю возле дома, – ее нет ни на одной фотографии большой картины. Почему художник не нарисовал ее там? Или это была комета, принесшая несчастье? Или просто случайность, пролитая на эскиз краска, и художник ловко обыграл эту оплошность – Джульет знала, что он делал так и раньше, в картине «Первый год», когда Элайза, тогда только что научившаяся ползать, дотронулась ладошкой, испачканной в желтом хроме, до угла почти готового полотна. « Картина стала еще лучше благодаря ей. Думаю, она станет художницей », – писал он Далбитти.

– Кто там живет теперь? – спросила Джема (адвокат/племя Бегунов). Джульет заморгала. Все мамаши устремили на нее взоры.

– О, какая-то немолодая пара купила его после смерти бабушки. Я не была там много лет.

Четырнадцать лет. Би тогда была совсем крошечной. Джульет потерла глаза, окинула взглядом круг любопытных мам и взглянула на часы:

– Так. Пожалуй, мне пора.

Она, Зейна, Кэтти и еще несколько женщин пробормотали «пока» и поулыбались. Зейна похлопала Джульет по руке и странно посмотрела на нее:

– Слушай, милая. Я надеюсь, что у тебя все пройдет хорошо. Позвони мне после этого, о’кей?

Джульет посмотрела вслед подруге – та торопливо уходила, знакомым резким движением закинув на плечо кожаную сумку-портфель. Потом повернулась и пошла по загазованной дороге, где на повороте возле Хита запах свежескошенной весенней травы смешивался с вечной вонью от сточных труб.

Когда она направлялась к метро, ее мозг устало перебирал утренние события – Генри по радио и тот факт, что сегодня был последний день, когда она могла, когда хотела, выскочить в холл и посмотреть на маленький эскиз, лицо Би после вопроса, обижает ли ее Ами, воспоминание о подъеме на крышу Соловьиного Дома, о Королевском бракосочетании, печальную улыбку Айлы и прохладную, твердую ручонку в ее ладони, отвратительное пренебрежение к ней Мэтта, сочившееся из него, словно запах фекалий или сточной трубы, ни больше ни меньше, и, наконец, ровное тепло дружбы Зейны – иногда Джульет хотелось просто положить голову на плечо подруги и выплакаться всласть. Но она никогда не сделает этого, не сможет. Смешно даже думать об этом. Как любила говорить бабушка, ты просто продолжай идти дальше.

Джульет всегда любила аукционы. У ее бабушки была слабость к необычным вещам и брик-а-браку, и однажды она заставила девятилетнюю Джульет тащить в Соловьиный Дом большую стеклянную вазу с лежавшими в ней двумя плюшевыми хорьками, а сама оставила своего лучшего друга Фредерика мучиться на безжалостной жаре с тяжелой каракулевой шубой, якобы принадлежавшей офицеру русской императорской армии. В шубе были блохи, и после этого Фредерик (и сам любитель и знаток антиквариата) отказался ходить с ней на другие распродажи.

Открыв дверь в аукционный зал, Джульет сразу увидела Генри Кудлипа, говорившего с Эммой, его испуганной помощницей; та прыгала с ноги на ногу, словно газель, которой надо срочно пописать. Вокруг них роились такие же гламурные девочки, двигали стулья, уверенными движениями ставили стаканы и бутылки с водой на стенд возле трибуны, раскладывали аукционные листы и каталоги. У дальней стены зала стояли стулья, лежали телефоны и наушники для тех, кто будет принимать ставки дистанционно от суперважных заокеанских покупателей, потому что в наши дни именно там скрываются большие деньги.

Позади аукционной трибуны был установлен большой экран, через проектор проецировалось сообщение:

Это было напрасной попыткой сделать вид, будто и другие картины, развешанные гламурными сотрудницами на передвижных экранах, хоть чего-то стоили. Все понимали, что в этот день продавалась лишь одна картина, вернее, эскиз. Он был там, в передней части большого зала, купался в лучах чистого весеннего света, лившегося из высокого купола, такой крошечный, так оскорбленный массивной золоченой рамой с завитушками. Эскиз к картине «Сад утрат и надежд». Новая обстановка придавала ему, как показалось Джульет, новую энергию. Уверенные и точные мазки, напряженность, переданная через маленькие детские фигуры. Эскиз был написан разными кистями – жесткой свиной щетиной намечен лишайник на стене, мягким соболем написано небо, мелкие детали нацарапаны ногтем, который Нед всегда оставлял длинным для таких целей, тонкость различных лессировок добавляла глубину ступенькам и самому дому с гостиной, где что-то писала сидевшая за столом женщина. Сейчас золотая звезда, плавной дугой падавшая с неба, нежно мерцала. Ах, какой же большой была картина, если даже этот эскиз был так близок к совершенству!

Я буду скучать по тебе, маленький. Жалко, что ты не мой . Джульет нахмурилась. Она рекомендовала выставить эскиз на аукцион без этой помпезной рамы, которую сняли с другой картины такого же размера, – еще одна довольно отчаянная попытка Генри Кудлипа и «Даунис» повысить интерес и рыночную стоимость эскиза – трепетной, технически совершенной работы, но все равно эскиза – за счет рамы, словно она была всегда вместе с ним.

Внезапно Джульет подумала, что ей надо было бы накануне привести в аукционный дом детей, чтобы они посмотрели на эскиз. Как же ей не пришло в голову? Ведь это их история, а Нед Хорнер их прапрадед, и кто знает, где окажется эта работа после сегодняшнего дня. В кабинете американского миллиардера, коллекционирующего изображения детей на викторианских и эдвардианских картинах? В новом Лувре в Эр-Рияде, доступном только для богачей в одежде от-кутюр? Или в банковском хранилище в Швейцарии? Для историков и коллекционеров викторианского и эдвардианского искусства Нед Хорнер, как она знала, был спорной фигурой; одни любили его смелый, энергичный, реалистический ранний период, кто-то – его поздние работы с их бурным патриотизмом, с сентиментальными солдатами, но миф «Сада утрат и надежд», пожалуй, объединил тех и других.

Оглядевшись по сторонам, она поняла, что этот аукцион стал громким событием: у стены стояли телекамеры, толпились журналисты, взволнованные топ-менеджеры «Даунис» столпились в дверях зала заседаний и глядели на разворачивавшуюся сцену и, конечно, на хлопочущих молодых женщин. Она была когда-то одной из них – не такой гламурной, но в такие дни, как этот, всегда в центре событий; тогда она была стройной, носила красивые платья и замшевые босоножки, и у нее было время каждый день красиво укладывать волосы. Теперь же ее длинные «тициановские» волосы были наспех собраны в пучок, из которого постоянно выбивались пряди, отросшая челка щекотала ресницы; длинную расклешенную юбку с узором из павлиньих перьев она нашла в секонд-хенде и решила объявить ее винтажной находкой – к насмешливому удивлению Зейны («она ведь из лавки Сью Райдер, которая там, у метро», с удовольствием сообщала она всем каждый раз, когда Джульет таинственно отвечала. «Эта? О, винтаж…»: Сейчас ее мало заботила собственная внешность. Ей лишь хотелось, чтобы не было так очевидно, что она плохо подходит к интерьерам «Даунис».