Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд

Генри Кудлип поправлял манжеты и приглаживал волосы. Тяжелый твидовый пиджак, который он всегда носил, был слишком жарким для этого майского дня, бархатный воротник намок по краям от пота. Джульет слышала, как он отдавал распоряжения своим громким, трескучим голосом. «Ох, какой же ты идиот», – часто думала она со злостью. Словно почувствовав на себе ее взгляд, Генри резко повернул голову и подозвал Джульет.

– Ну это твой последний шанс, Джульет, – сообщил он, весело потирая руки. – Ты точно решила?

Джульет холодно кивнула ему и вдруг спохватилась, что утром ей было некогда почистить зубы. Она заколебалась и украдкой провела языком по зубам, надеясь, что сделала это незаметно.

– Извини. Я с радостью расскажу о картине, но не хочу стоять рядом с ней и позировать для фото.

Генри продолжал тереть ладони и нацелил на нее пальцы, словно изображал акулу.

– Лорд Дауни просил передать тебе, как много это будет значить для компании, если ты сфотографируешься рядом с картиной.

– Я эксперт, Генри. – Она чувствовала, как в ней пробуждался и закипал гнев. – Ты это знаешь. Мне надо было бы вести этот аукцион, говорить о картинах. Не потому, что я правнучка Неда Хорнера, а потому, что это моя работа. Клиенты знают меня, а я знаю свою работу…

– Джульет, нам требуется лишь твое приятное фото рядом с картиной, – сказал он, оскалив зубы в широкой улыбке, и она знала, что он в ярости. Его круглые, бледно-голубые глаза впились в нее. – Ты должна понимать, что это добавит нотку личного интереса к истории картины. – Тут он дотронулся до ее волос. – Вот так. – Он вытащил розовато-золотистую прядь, уже немного выбившуюся из пучка, и она упала ей на плечо. Казалось, никто вокруг не заметил такой вольности. – Вот так. Давай же, Джульет…

Хотя такое случилось не в первый раз, Джульет была ужасно поражена и не знала, что и сказать – как о его поступке, так и о самом физическом контакте. До нее никто не дотрагивался, кроме Айлы и Санди, если они падали или если она желала им доброй ночи. Она воскликнула «О!», шагнула назад и наткнулась на пюпитр, приготовленный к аукциону и стоявший рядом с картиной. Он закачался и, словно в замедленной съемке, упал на серую бязь стенда, на котором стояла картина, резко ударив по золоченой раме.

Генри с воплем метнулся вперед, когда край пюпитра отколол деревянную завитушку, и успел оттолкнуть его в сторону, прежде чем острый угол вонзился в полотно с благоговейно застывшими детскими фигурками. Картина слетела с крючка и с громким стуком упала на пол.

Немолодая элегантная леди, стоявшая в дверях, в ужасе повернула к ним лицо. Джульет подняла эскиз, счастливая, что прикоснулась к нему. Генри наклонился над рамой, злобно чертыхаясь вполголоса – краснолицый, с безумными глазами, дурацкий.

– Черт возьми… Какого хрена, что ты наделала, проклятая дура… Ох, дьявол…

Покрывавший его налет дружелюбия исчез, обнажив его натуру. Джульет подняла пюпитр и поставила на безопасном расстоянии от картины. Потом огляделась по сторонам – какая-то журналистка и мужчина с короткими седыми волосами из третьего ряда обратили внимание на случившееся, но журналистку тут же отвлек телефонный звонок, и она, кажется, даже не поняла, в чем дело. Зато мужчина со слабой, довольно странной улыбкой взглянул на Джульет, потом на картину. Джульет посмотрела в его зеленые глаза и, последовав за их взглядом, на маленький шедевр, который держала в руках.

– Это ты виновата. – Генри поднял золоченый кусочек рамы.

– Я… – начала было Джульет, но замолкла и не стала извиняться. – Нет, Генри, я не виновата, – заявила она, к собственному удивлению. – Ты дотронулся до меня. Не надо было этого делать.

– Что ты несешь? Какого хрена? – злобно захохотал Генри. В это время возле них возникла маленькая фигурка леди Дауни.

– Господи! Шо тута происходит? – ужаснулась она.

– Ничего, леди Дауни…

– Не мели глупостев, – буркнула она, сжимая и разжимая руки; старинные гранаты и аметисты посверкивали на ее костлявых пальцах. – Боже МОЙ, Хенри, ты испортил картину?

– Нет, нет… – Генри пригладил волосы. – Нет, с ней все нормально – абсолютно нормально, дорогая леди Дауни…

– «Дорогая»! Не подлизывайся, негодник. Расколошматил раму. Что ты могёшь сказать в свое оправдание, Хен?

– Я… я… – залепетал Генри и повесил голову.

– Рама все равно была чужая, – спокойным тоном сообщила Джульет. Леди Дауни медленно повернула к ней голову и смерила ее взглядом. – Мне она не нравится. Она не подходит для этой картины.

– Кто вы такая?

– Я Джульет Хорнер. Специалист по викторианскому и эдвардианскому искусству, леди Дауни.

– В таком случа́е, – сказала леди Дауни, – интересуюсь спросить, почему картину выставили в этой раме?

– Ну, – ответила Джульет, – некоторые сотрудники решили, что эскизу требуется для внушительности традиционная дубовая рама с золотыми листочками. Но я была против. Раму взяли из галереи Голдсмита, где в ней висел небольшой римский пейзаж Фредерика Фортта. Эскиз к «Саду утрат и надежд» никогда не знал рамы. Он был написан на подрамнике. Если снять подрамник, можно увидеть мазки, которые делал художник, пробуя разные цвета. – Она протянула руку к картине и очень осторожно показала сгибом указательного пальца на ее край: – Вот эти заросли кустов, анютины глазки на ступеньках – художник пробовал краски в этом углу, где холст завернут. Это ценный источник для понимания большой картины. На мой взгляд, эскиз нужно выставить без рамы, таким, как он всегда и висел. Я бы сделала так, если бы это зависело от меня.

– Если бы это зависело от тебя, – ядовито возразил Генри, – если бы не было защитившей картину рамы, то, скорее всего, она была бы безвозвратно испорчена.

– Ты сам прекрасно знаешь, Генри, что я не виновата, – вполголоса заявила Джульет и в упор взглянула на него. Внезапно ей стало наплевать на все.

Она боялась Генри все три года, когда он пришел к ним и как-то раз заявил ей, что ненавидит работающих мамаш. «Конечно, я шучу, милая моя, но они никогда не думают о работе». Она боялась его, когда сообщила о своей беременности и попросила разрешения работать четыре дня в неделю и уходить в четыре часа, а он ответил, что он позволил бы ей работать и три дня, но все же придется работать четыре. И она боялась его, когда шесть месяцев назад он поцеловал ее на рождественском корпоративе «в честь праздника»: засунул ей в рот толстый мокрый язык и сказал, что ей надо подтянуть фигуру и что у нее была фантастическая грудь, когда она вышла на работу после родов, но в остальном она сейчас «некондиционный товар». Она боялась его, потому что он иногда поглядывал на нее – особенно на ее волосы – и облизывал толстым языком свои жирные губы. Он обращался с ней как с раненым зверьком – трепетным, бледным, усталым, неуверенным в себе, он, сильный и ловкий самец, преследовал ее, загоняя в ловушку. Хотя она знала гораздо больше его, была квалифицированнее и гораздо опытнее, а он оказался тут лишь потому, что был крестником леди Дауни и учился в нужной школе.