Эмили Мандел - Стеклянный отель

– Райский уголок, – сказала Мари в первую ночь после приезда.

– Не могу не согласиться.

Он раскошелился на комнату с джакузи на террасе, и они не меньше часа просидели в ванне, потягивая шампанское и ощущая прохладный бриз на лице, а солнце тем временем катилось к закату над водой, как на открытке. Леон поцеловал Мари и постарался расслабиться. Но сделать это было трудно, потому что спустя неделю после того, как он забронировал роскошные апартаменты и рассказал об этом жене, он узнал о предстоящем слиянии компаний.

Леон уже пережил два слияния и реорганизацию, но как только до него дошли слухи о том, что это произойдет снова, он уже знал наперед, предчувствовал неизбежное: он потеряет работу. Ему было пятьдесят восемь. Он занимал достаточно высокую должность и дорого обходился компании, а до пенсии ему оставалось совсем недолго, так что руководство могло с легкостью от него избавиться. Его обязанности мог выполнять любой из нижестоящих сотрудников с более низкой зарплатой. После известия о слиянии ему удавалось иной раз часами не вспоминать об этом, но ночью приходилось тяжелее. Они с Мари только что купили дом в Южной Флориде и планировали сдавать его, пока Леон не выйдет на пенсию, а потом сбежать от нью-йоркских зим и заодно налогов. Ему казалось, что жизнь только начинается, но дом обошелся дороже, чем они рассчитывали, он никогда не умел экономить и знал, что накопил на пенсионном счете куда меньше денег, чем следовало бы. Когда Леон погрузился в беспокойный сон, на часах было шесть тридцать утра.

На следующий день, когда Уолтер вернулся в лобби, Леон Превант обедал в баре вместе с Джонатаном Алкайтисом. Они только что познакомились – тогда их встреча казалась случайностью, много лет спустя она стала выглядеть как ловушка. Леон сидел в баре и в одиночестве ел бургер с лососем: Мари осталась в номере, у нее болела голова. Алкайтис сидел рядом, пил «Гиннесс» и разговаривал с барменшей, а потом вовлек в беседу и Леона. Они обсуждали отель «Кайетт» – как выяснилось, Джонатан Алкайтис многое о нем знал.

– На самом деле я владелец этого здания, – сказал он Леону почти извиняющимся тоном. – Сюда сложно добираться, но мне это даже нравится.

– Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, – ответил Леон. Он всегда был не прочь пообщаться с людьми, к тому же было таким облегчением подумать о чем-нибудь – о чем угодно! – кроме своей неплатежеспособности и потери работы.

– У вас есть другие отели?

– Только этот. В основном я занимаюсь финансами.

Алкайтис рассказал, что у него есть пара компаний в Нью-Йорке, которые инвестируют деньги вкладчиков в ценные бумаги. Он уже не искал новых клиентов, но по такому случаю решил сделать исключение.

Спустя годы потерпевшая из Филадельфии зачитывала вслух свои показания на вынесении приговора Алкайтису: «Особенность Алкайтиса была в том, что он делал вид, будто приглашает вас в тайный клуб». Отчасти она права, признал Леон, когда читал стенограмму заседания суда, но другой важной причиной была харизма Алкайтиса. Он умел очаровывать. Его теплый, обволакивающий голос был словно создан для ночных программ на радио. Он излучал спокойствие. Ни тени бахвальства или вспыльчивости; он был уверен в себе, но не заносчив, всегда улыбался в ответ на шутки. Сдержанный, скромный, интеллигентный человек, предпочитающий слушать других, а не себя самого. Хитрость заключалась в том – Леон сумел разгадать ее только годы спустя, – что Алкайтиса будто бы совершенно не заботило, что о нем думали окружающие. Это беспокоило его собеседников и заставляло их задаваться вопросом: А что Алкайтис думает обо мне? Позже Леон много раз прокручивал в голове тот вечер и вспоминал, как ему хотелось тогда произвести на него впечатление.

– Мне как-то неловко признаться, – сказал Алкайтис, когда они решили пересесть из бара в более тихий уголок лобби и обсудить инвестиции, – но вы сказали, что работаете в судоходстве, а я понял, что не имею о нем ни малейшего представления.

Леон улыбнулся.

– Не вы один. Почти никто не задумывается об этой отрасли, хотя практически все, что мы покупаем в магазинах, доехало до нас по воде.

– Мои наушники, сделанные в Китае, и еще куча всего.

– Да, само собой, это очевидный пример, но на самом деле практически все. Все, что мы носим, все вещи вокруг нас. Ваши носки. Наши ботинки. Мой гель после бритья. Стакан у меня в руке. Можно продолжать до бесконечности, но не буду вас утомлять.

– Стыдно признаться, но я об этом никогда не задумывался, – сказал Джонатан.

– Никто не задумывается. Вы идете в магазин, покупаете банан и не думаете о том, что какие-то люди доставили этот банан через Панамский канал. Да и зачем вам об этом думать? – Ну все, уймись , мысленно сказал себе Леон. Он знал, что за ним водится слабость многословно восхвалять свою профессиональную сферу. – Некоторых моих коллег обижает, что большинство людей не осознают важность того, что мы делаем. Но мне кажется, как раз то, что эта индустрия незаметна, подтверждает ее эффективность.

– Банан прибывает точно по расписанию. – Джонатан отхлебнул из своего стакана. – У вас уже, наверное, сформировалось шестое чувство. Вот вы сидите в окружении вещей, которые привезли сюда на судах. Вас никогда не преследовали мысли о судоходных маршрутах, по которым все это доставляли, о том, откуда прибыли эти вещи?

– Вы второй человек за всю мою жизнь, которому это пришло в голову, – откликнулся Леон.

Первым таким человеком была ясновидящая, подруга Мари по колледжу. Она приехала в Торонто из Санта-Фе, когда Леон жил в Торонто, и они поужинали втроем в любимом ресторане Мари Saint Tropez. Ясновидящая – насколько помнил Леон, ее звали Кларисса – была открытой и дружелюбной и сразу же ему понравилась. У Леона сложилось впечатление, что экстрасенсов постоянно используют друзья и случайные знакомые. Воспоминания Мари о том, как она обращалась к Клариссе за бесплатными консультациями, это впечатление лишь укрепили, и за ужином он воздерживался от подобных вопросов, но под конец, когда подали десерт, любопытство взяло верх. Он спросил, не оглушают ли ее голоса, как в комнате, набитой людьми? Не чувствует ли она себя окруженной кучей радиоприемников с перекрикивающими друг друга частотами, хаосом из голосов, передающих скучные, а порой и ужасающие подробности своей жизни? Кларисса улыбнулась. «Это примерно как здесь, – ответила она, указав на зал, в котором они сидели. – Как сидеть в переполненном ресторане. Можно прислушаться к беседе за соседним столиком, а можно абстрагироваться, и она станет просто фоном. Примерно так же и вы воспринимаете судоходство», – сказала она. Разговор с ней доставил Леону редкое удовольствие: прежде он не мог ни с кем обсудить, как он «включается» и «выключается» из судоходства, так же как переключают каналы на радио. Скажем, взглянув на Мари, он мог увидеть любимую женщину, или настроиться на другую волну и увидеть платье, сшитое в Великобритании, туфли, сделанные в Китае, итальянскую сумку из кожи, или переключиться на уровень выше и увидеть подсвеченные на карте судоходные маршруты компании Neptune-Avramidis: платье прибыло по западному трансатлантическому маршруту № 3, туфли – по восточному транстихоокеанскому маршруту № 7 или «Восточному экспрессу» из Шанхая в Лос-Анджелес и так далее. Можно было пойти еще дальше и переключиться на образ мыслей, которым он не мог поделиться ни с кем, даже с Мари: в море постоянно находятся десятки тысяч кораблей, каждый из них – светящаяся точка, а вместе они сливаются в ослепительные потоки, бегущие по ночному океану, через узкий Суэцкий канал и Панамский канал, через Гибралтарский пролив, мимо континентов и вдоль других океанов, – бесконечное движение судов было движущей силой во всех странах, и он очень любил этот потаенный мир.