Ольга Токарчук - Веди свой плуг по костям мертвецов

Я пока не знала, как поступить. Иногда, когда Человека охватывает Гнев, все кажется ему очевидным и простым. Гнев привносит порядок, позволяет увидеть мир в более сжатой и естественной форме, в Гневе Человек снова обретает дар ЯсноВидения, которого сложно достичь в другом состоянии.

В кухне я опустила Собаку на пол и удивилась, насколько она мала и тщедушна. Судя по голосу, этому мрачному вою, можно было ожидать чего-нибудь размером хотя бы со Спаниеля. А это оказался один из Судетских Уродцев, как именуют здесь подобных Псов, поскольку особой миловидностью те не отличаются. Небольшие, на тоненьких ножках, часто кривоватых, серо-бурой масти, склонные к полноте, да еще и с заметным изъяном прикуса. Что и говорить, красотой эта ночная певица не блистала.

Она беспокоилась и вся дрожала. Выпила пол-литра теплого молока, от чего брюшко стало круглым, как мячик, еще я поделилась с ней хлебом с маслом. Я не ждала Гостей, поэтому мой холодильник был совершенно пуст. Я ласково разговаривала с ней, комментируя все свои действия, а она смотрела на меня вопросительно, явно не понимая причины столь внезапной перемены в жизни. Потом я улеглась на свой диванчик, посоветовав ей тоже подыскать себе место для отдыха. Наконец Собака залезла под батарею и уснула. Мне не хотелось оставлять ее на кухне одну, поэтому я решила переночевать здесь.

Спала я беспокойно, по телу, видимо, все еще перекатывалось возмущение, притягивая одни и те же сны о жарких, раскаленных печах, бесчисленных котельных с красными, горячими стенами. Запертое в печи пламя гудело и рвалось на волю, чтобы, когда это произойдет, с ужасным взрывом выскочить наружу и сжечь все дотла. Думаю, эти сны могли быть проявлением ночной лихорадки, связанной с моими Недугами.

Я проснулась рано утром, когда было еще совершенно темно. От неудобной позы шея совсем затекла. Собака стояла у изголовья и, глядя на меня в упор, жалобно повизгивала. Покряхтывая, я встала, чтобы ее выпустить – ну разумеется, выпитое молоко наверняка просилось обратно. В открытую дверь дохнуло холодным, влажным воздухом, в котором ощущался запах земли и гнили – точно из могилы. Собака вприпрыжку выбежала из дома, помочилась, смешно поднимая заднюю лапу, словно не могла решить, кто же она такая – Мальчик или Девочка. Затем печально посмотрела на меня – могу вас заверить, что она заглянула глубоко в мои глаза, – и помчалась к дому Большой Ступни.

Так Собака вернулась в свою Тюрьму.

Только ее и видели. Я звала Собаку, сердясь, что позволила так легко себя обмануть и бессильна против механизмов рабства. Я уже начала было надевать сапоги, но это страшное серое утро напугало меня. Иногда мне кажется, что мы обитаем в склепе, большом, просторном, многоместном. Я смотрела на мир, окутанный серой Тьмой, холодной и неуютной. Тюрьма не вовне, она внутри каждого из нас. Возможно, мы не умеем без нее жить.

Через несколько дней, еще до сильного снегопада, я видела у дома Большой Ступни полицейскую машину. Признаюсь, эта картина меня порадовала. Да, я испытала удовлетворение оттого, что Полиция наконец заявилась к нему. Разложила два пасьянса, они сошлись. Представляла себе, как его арестуют, выведут в наручниках, конфискуют запасы проволоки, отберут пилу (на это Орудие следовало бы выдавать такое же разрешение, как на оружие, поскольку при помощи его наносится огромный вред миру растений). Однако автомобиль уехал без Большой Ступни, быстро сгустились Сумерки и пошел снег. Собака, которую снова заперли, выла весь вечер. Первое, что я увидела утром на чудесном, безупречно белом снегу, – неровную цепочку следов Большой Ступни и желтые пятна мочи вокруг моей серебряной Ели.

Вот что я вспомнила, когда мы сидели на кухне Матохи. И еще своих Девочек.

Матоха, слушая мой рассказ, сварил яйца всмятку и теперь подал их в фарфоровых рюмках.

– Я не так доверяю органам власти, как ты, – сказал он. – Все приходится делать самому.

Не знаю, чтó он тогда имел в виду.

Когда я вернулась домой, было уже светло, и я совсем утратила ощущение реальности, потому что мне снова казалось, что я слышу топот Девочек по полу в сенях, вижу их вопросительные взгляды, морщинки на лбу, улыбку. И тело уже приготовилось к ритуалу приветствия, к нежности.

Но дома было совершенно пусто. Холодная белизна втекала в окна мягкими волнами, и огромное открытое пространство Плоскогорья настойчиво просилось внутрь. Я спрятала голову Косули в гараже, где было холодно, подбросила в печь дров. Легла в чем была и заснула мертвым сном.

– Пани Янина.

И через мгновение снова, громче:

– Пани Янина!

Меня разбудил голос в сенях. Низкий, мужской, робкий. Кто-то стоял и звал меня ненавистным Именем. Я была зла вдвойне: потому что мне снова не давали спать и потому что называли по Имени, которое я не люблю и не приемлю. Мне дали его случайно и необдуманно. Так происходит, когда Человек не вникает в значение Слов и тем более Имен, употребляя их как попало. Я не разрешаю обращаться ко мне «пани Янина».

Я встала и отряхнула одежду, которая выглядела не лучшим образом – я спала в ней уже не первую Ночь, – и выглянула из комнаты. В сенях, в луже растаявшего снега, стояли двое деревенских. Оба высокие, плечистые и усатые. Они вошли, потому что я не заперла дверь, и, видимо, ощущали естественную неловкость.

– Мы бы хотели попросить вас прийти туда, – хрипло сказал один.

Мужчины извиняюще улыбнулись, и я увидела, что у них одинаковые зубы. Я узнала их, они работали на вырубке леса. Время от времени мы сталкивались в магазине, в деревне.

– Я только что оттуда, – буркнула я.

Мужчины сказали, что Полиции еще не было, ксендза ждут. Что Ночью замело дороги. Даже по шоссе на Чехию и Вроцлав не проехать, трейлеры стоят в огромных пробках. Но новости быстро разносятся по округе, и пешком пришли кое-какие знакомые Большой Ступни. Приятно было услышать, что у него имелись знакомые. Казалось, капризы погоды поднимают людям настроение. Метель в качестве противника все-таки предпочтительнее смерти.

Я пошла за ними, мы шагали по пушистому белому снежку. Он был свежим и разрумянился от низкого зимнего Солнца. Мужчины прокладывали мне путь. Оба были обуты в прочные резиновые сапоги с войлочными голенищами, зимой это здесь самая модная модель. Широкими подошвами они вытаптывали для меня узкий тоннель.

Перед домом стояли еще мужчины, курили. Отводя глаза, неуверенно поклонились. Смерть знакомого человека лишает нас уверенности в себе. У всех было одинаковое выражение лица – праздничной серьезности и официальной торжественной печали. Они переговаривались приглушенными голосами. Те, кто докурил, заходили в дом.