Ольга Токарчук - Веди свой плуг над костями мертвых

Prowadź Swój Pług Przez Kości Umarłych (2009)

(с использованием перевода на украинский Божены Антоняк)

Я уже в таком возрасте и в придачу в таком состоянии, что перед сном должна всегда тщательно мыть ноги, на случай, если Ночью меня заберет «скорая».

Если бы в тот вечер я проверила в «Эфемеридах», что происходит на небе, то вообще бы не ложилась спать. Между тем, я заснула очень крепко; выпила на ночь чая с хмелем, а кроме того, проглотила две таблетки валерьянки. Поэтому, когда посреди Ночи меня разбудил стук в дверь — неожиданный, непрерывный и потому зловещий — я никак не могла прийти в себя. Вскочив, я стояла у кровати, покачиваясь, потому что сонное, дрожащее тело никак не могло перепрыгнуть от невинности сна к реальности. Мне стало нехорошо, я оступилась, будто теряя сознание. Иногда, к сожалению, такое со мной случается, это связано с моей Болезнью. Пришлось сесть и несколько раз повторить себе: я дома, на улице Ночь, кто-то стучится в дверь, и только тогда мне удалось овладеть собой. Нащупывая в темноте тапочки, я услышала, как тот, кто стучал, обходит дом вокруг и что-то бормочет. Внизу, в нише для электросчетчика, я держу паралитический газ, который дал мне Дионизий для защиты от браконьеров, и именно о нем я сейчас и подумала. Я нащупала в темноте знакомый холодный баллончик с аэрозолем и, вооружившись им, зажгла свет на крыльце. Выглянула в боковое окошко. Снег заскрипел, и в поле моего зрения появился сосед, которого я называю Матогой. Он придерживал руками полы старого кожуха, в котором я часто видела его за работой возле дома. Из-под кожуха виднелись ноги в полосатых пижамных штанах и тяжелых горных ботинках.

— Открой, — сказал он.

С нескрываемым удивлением посмотрел на мой летний льняной костюм (я сплю в том, что летом собирались выбросить Профессор с женой, потому что это напоминает мне мои молодые годы и тогдашнюю моду — и таким образом совмещаю Полезное с Сентиментальным) и бесцеремонно зашел внутрь.

— Пожалуйста, оденься. Большая Ступня мертв.

Пораженная, я на мгновение замерла, молча надела высокие сапоги и набросила первую попавшуюся куртку, которую стащила с вешалки. Снег на улице в пятне света от лампы на крыльце превращался в медленный, сонный душ. Матога молча стоял напротив меня, высокий, худой, костлявый, похожий на фигуру, набросанную несколькими взмахами карандаша. С каждым движением с него осыпался снег, будто с присыпанного сахарной пудрой печенья.

— Как это «мертв»? — наконец выдавила я из себя, открывая дверь, но Матога не ответил.

Он вообще неразговорчив. Наверное, у него Меркурий в знаке, определяющем молчаливость, думаю, что в Козероге или в конъюнкции, квадрате или, может, в оппозиции к Сатурну. Это также может быть Меркурий в ретроградации — тогда он дает скрытность.

Мы вышли из дома, и нас сразу окутал хорошо знакомый холодный и влажный воздух, который каждую зиму напоминает о том, что мир не был создан для Человека, и по крайней мере в течение полугода он демонстрирует нам свою неприязнь. Мороз жадно накинулся на наши щеки, изо ртов поплыли белые облака пара. Свет на крыльце погас автоматически, и мы шли по скрипящему снегу в полной темноте, если не считать маленькой лампочки на голове Матоги, которая дырявила темноту только в одном месте, как раз перед ним. Я семенила во Мраке за соседской спиной.

— У тебя нет фонарика? — спросил он.

Уверена, что был, но где именно, выяснилось бы только утром, при дневном свете. С фонариками всегда так бывает, что их видно только днем.

Дом Большой Ступни стоял несколько в стороне, выше других домов. Был одним из трех, где люди жили круглый год. Только он, Матога и я жили здесь, не боясь зимы; остальные жители плотно закрывали свои дома уже в октябре; выпускали воду из труб и возвращались в города.

Теперь мы взяли вбок с более-менее расчищенной дороги, которая проходит через наше поселение и делится на тропинки, ведущие к каждому из домов. К Большой Ступне вела тропка, вытоптанная в глубоком снегу, такая узкая, что приходилось ставить ноги одну за другой и постоянно сохранять равновесие.

— Это будет неприятное зрелище, — предупредил Матога, обернувшись ко мне и на мгновение совсем ослепив светом лампочки.

Я не ожидала ничего другого. Минутку он помолчал, а потом сказал, как бы оправдываясь:

— Меня побеспокоил свет у него на кухне и лай суки, отчаянный такой. Ты ничего не слышала?

Нет, не слышала. Я спала, как мертвая, после хмеля и валерианы.

— А где она сейчас, эта Сука?

— Я ее оттуда забрал, взял к себе, накормил и она, кажется, успокоилась.

Новая минута молчания.

— Он всегда ложился спать рано и выключал свет, экономил, а в этот раз свет горел и горел. Светлая полоса на снегу. Видно из окна моей комнаты. Я туда пошел, думал, может, он напился или что-то делает с этим псом, что он так воет.

Прошли разрушенный сарай, и через мгновение фонарик Матоги выхватил из темноты две пары зеленоватых глаз, которые светились и мерцали.

— Смотри-ка, Косули, — прошептала я возбужденно и схватила его за рукав кожуха. — Подошли так близко к дому. Не боятся?

Косули увязали животами в снегу. Смотрели на нас спокойно, как будто мы застали их во время ритуала, смысл которого невозможно понять людям. Было темно, и я не могла разглядеть, это те же Панночки, которые приходили сюда осенью из Чехии, или какие-то новые? Тех было по меньшей мере четыре.

— Идите домой, — сказала я им и замахала руками. Они встрепенулись, но не сдвинулись с места. Спокойно проводили нас взглядом до самой двери. Я вздрогнула.

Между тем Матога, топая перед дверью заброшенного домика, отряхивал снег с ботинок. Маленькие окошки были законопачены фольгой и бумагой, деревянные двери покрывал черный тол.

Стены в сенях были обложены дровами, неровными поленьями. Это было неприятное помещение, что и говорить. Грязное и заброшенное. Всюду слышался запах влаги, древесины и земли, мокрой, жадной. Многолетняя вонючая копоть осела на стенах жирным слоем.

Двери в кухню была приоткрыта, и я сразу увидела тело Большой Ступни, вытянувшееся на полу. Мой взгляд едва скользнул по нему, и тут же отскочил. Через некоторое время я снова решилась туда посмотреть. Это было ужасное зрелище.