Джорджия Бриггс - Икона

– Но всё это уже позади, да? – с беспокойством в голосе спрашивает бабушка. – Ефф… я имею в виду Хиллари будет теперь в безопасности, с нами?

– Абсолютно. Все эти изменения и эффективные действия предпринимаются как раз для обеспечения полной безопасности, – говорит доктор Снид, – массовая секуляризация наконец завершена, окончена, позади осталась эпоха противоречий и жестокости. Конечно, правительству понадобится некоторое время для внедрения таких перемен в обществе, и, к сожалению, без подобных трагедий нам не обойтись.

Я так устала, что даже не понимаю, о чём они говорят. Какая массовая секуляризация? Он что, говорит, что мои родители сами виноваты, что их убили?

– А почему правительство потребовало закрытия всех церквей? – спрашивает бабушка. – Некоторые люди говорят, что у нас теперь антихристианское правительство.

– Мы не «анти» ни в каком смысле, – говорит доктор Снид, – люди по-прежнему вольны верить во всё, что им вздумается. Но религия будет глубоко личным делом каждого. Только в том случае, когда определённая группа людей пытается навязывать свои религиозные воззрения другим, – вот тогда происходят трагедии. Вспомните крестоносцев.

«Почему же тогда полиция сожгла наш храм? – думаю я. – Если правительство не антихристианское, то почему они заставляют меня отказаться от имени?»

– Новая система будет основана на толерантности и принятии, – все говорит и говорит доктор Снид. – Конечно, это ужасно, что столько людей погибло на Пасху. Жизни отдельных людей – это огромная потеря. Но Православие само по себе? Это какой-то союз экстремистов, проклинающих всё и вся в мире. Думаю, наше общество станет гораздо лучше без них. И Хиллари, я знаю, это тяжело слышать сейчас, но я считаю, что и тебе лично будет гораздо лучше без всего этого.

Я даже не знаю, что можно возразить человеку, который прямо сейчас говорит мне, что вообще-то для меня гораздо лучше, что вся моя семья погибла и что весь мой мир – семья, церковь, близкие – разрушен. Я просто молча разглядываю свои босые ноги, и мне очень хочется, чтобы кто-нибудь дал мне любые носки и туфли. И чтобы просто оставили меня в покое.

Доктор Снид даёт бабушке и дедушке свою визитку, а его секретарь записывает меня на первый приём.

– Увидимся через неделю, Хиллари, – говорит он, похлопывая меня по плечу, – может быть, мы поговорим о том, что с тобой произошло, поподробнее? Я помогу тебе преодолеть твою замкнутость.

Я передёргиваю плечами.

Я ни с кем не хочу разговаривать.

И я не Хиллари.

Я иду следом за бабушкой и дедушкой к машине. Они говорят о моей новой комнате, о том, что теперь у меня будет своя собственная комната, и я смогу украсить её по своему усмотрению. Я не хочу плакать перед ними, но я плачу. В их машине странный запах, она слишком чистая. И в ней нет сиденья для Кейт.

Мы очень долго едем в мой новый дом.

12 декабря 0000. Э. Т.

Мими стоит в глубине нон-фикшен-секции, водит пальцем по корешкам книг и шепчет что-то сама себе.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

Она касается пальцем страницы, и я жду, когда он добежит до самого края. Потом она вздыхает и записывает что-то на бумажку.

– Прочитываю полки, – наконец говорит она.

– А что это значит?

– Я проверяю: все ли книги стоят в правильном порядке. Прочитываю номера и буквы, написанные на их корешках.

– Ух ты, – говорю я. Подхожу ближе и рассматриваю книги.

– А почему здесь 515.1244 стоит перед 515.13? – спрашиваю я. – Разве меньший номер не должен стоять перед большим?

– Дело в том, что десятые, после запятой, на самом деле меньше, – говорит Мими, – то есть 515.1244 – это меньшее число.

– А, ясно. С математикой у меня не очень.

– Ты в каком классе? Вы ещё не изучали десятичные дроби? – спрашивает Мими.

– Я в седьмом классе. Да, мы изучали, но я в последнее время как-то не очень быстро соображаю.

– И я тоже. Поэтому чтение полок – это такая головная боль!

Я невольно морщусь.

– Я даже не думала, что математика может понадобиться библиотекарю.

Похоже, карьера библиотекаря мне не грозит.

– К сожалению, математика нужна практически везде, – говорит Мими, – именно для таких случаев человечество изобрело кофе.

– Вообще-то я не очень люблю кофе.

– Я его тоже не любила в твоём возрасте. А потом со мной случился университет.

Я смеюсь.

– Моя мама пила столько кофе! Наверное, пять или шесть кружек в день. И ещё, она приготовит себе кофе, но забудет его где-нибудь, так, что мы постоянно находим полупустые кружки по всему дому, – то на книжной полке, то в ванной…

Мими тоже хохочет.

– О, вот такого со мной ещё не было. И воскресное утро было таким сложным без кофе… – Она резко прерывает себя, и мы смотрим друг на друга, смотрим, как с наших лиц медленно сползают улыбки.

Я вспоминаю о книге, которую всё ещё держу в руках.

– Кстати, я прочитала «Не молчи».

Мими берёт книгу, открывает книгу, вдыхает запах страниц. Это немного странно, хотя, наверное, нормально для библиотекаря.

– Ну, и как тебе?

– Очень интересно. Это более жизненно, чем «Даритель». Мне очень понравилась Мелинда. Мне показалось, что она похожа на меня.

Мими приподнимает юбку и садится прямо на пол. Я сажусь рядом.

– Мы все проходим через испытания в жизни, и нам нужно научиться мужественно переносить их, – тихо говорит она.

– Да, я всё время думаю об этом, о моих родителях и о Кейт – это моя сестра. Ей было всего шесть лет, когда она умерла.

– На Пасху? – тихо спрашивает Мими.

Я киваю. Моё сердце начинает биться сильнее. Я никому не говорила о том, что случилось. Могу ли я ей доверять? Она ведь никому не скажет?

– Я всё время скучаю по Алексу, – говорит она так тихо, что я с трудом различаю слова.

– Алекс – это кто? – спрашиваю я.

Интересно, знал ли он моего папу?

Она крутит кольцо на пальце.

– Мой муж. Я вспоминаю вечер, когда он сделал мне предложение… это было в пятницу, так что мы даже не могли сходить в ресторан, отметить это событие, так что мы приготовили бутерброды с арахисовой пастой и джемом и устроили пикник прямо на полу, в его квартире.

Я вижу улыбку на её губах. Но это такая улыбка, когда непонятно – улыбаешься ли ты или вот-вот заплачешь. И радость, и грусть одновременно.

– Ты же никому не расскажешь? – спрашивает она.

Я отрицательно качаю головой.

– Спасибо.

Наверное, это очень страшно – открыть ребёнку секрет, за который тебя могут убить.

– А как ты поняла, что я православная? – спрашиваю я.

– Когда ты приходила сюда раньше, со своими родителями, у тебя на шее был крестик с тремя перекладинами, – говорит она. – И ещё, несколько месяцев назад я видела, что ты перекрестилась, когда переходила из центрального отделения в детскую секцию.