Менис Кумандареас - Мастерская

Но постепенно заказчикам новые сюжеты примелькались, спрос на них пошел на убыль; прошло и увлечение Бебы. За это время она успела поднакопить деньжат и вложить их в акции. Акции она держала в мастерской, в маленьком сейфе, вместе с жемчужным колье и рубиновой брошью – старинными семейными реликвиями; ключи от сейфа хранились у нее.

После обеда Беба выбирала какой – нибудь журнал и усаживалась перед телевизором, глядя на экран отсутствующим взором. Иногда она предлагала Власису куда – нибудь сходить, но тот, как правило, не изъявлял особого желания. Тогда она брала черную бисерную сумочку и уходила одна, покупала сигареты, заходила в булочную за галетами для Власиса. Перед авторемонтными мастерскими всегда околачиваются молодые ребята в спецовках, выпачканных маслом и мазутом. Когда она проходит мимо, они всякий раз отпускают ей вслед шуточки, и их перемазанные физиономии расплываются в белозубых улыбках. Чтобы попасть туда, где можно вздохнуть свободно, ей нужно перейти железнодорожное полотно, пересечь улицу Константинуполеос и выйти на площадь с памятником благотворителю Флемингу 3 3 Александр Флеминг – английский микробиолог, открывший пенициллин. . Там, в маленькой кондитерской, Беба усаживается за столик под перечными деревьями и ждет, пока ее обслужит полный, смуглый официант родом из Салоник.

Звать его Димитрис. Он недавно демобилизовался и пока работает официантом. Собирая стаканы и вытирая столы, он всегда улучит минутку спросить, как ей понравились бисквиты или мороженое. Иногда он тайком приносит ей безе или миндальное пирожное, завернутое в салфетку, и тут же уходит, прежде чем Беба успеет отказаться. Мало – помалу он привык беседовать с ней, как бы исповедоваться, изливать душу. Димитрис мечтает наняться матросом, чтобы удрать потом в каком – нибудь порту подальше от родителей и сестер – у него в Салониках одна замужняя сестра и две незамужних, – и начать новую жизнь. Все дело только в матросском билете. Нет ли у нее знакомого, который мог бы устроить ему такой документ? Когда он, склонившись над ней, что – то говорит ласковым шепотом, его колено, как бы невзначай, касается ее колена. Беба резко меняет положение, поправляет юбку и сдвигает колени. Глаза ее мечут молнии из – под опущенных ресниц. Она доедает пирожное и уходит, оставив на столике плату и чаевые.

По вечерам, лежа в постели, Беба иногда рассказывает Власису об этом официанте, хвалит его характер – таких милых, душевных людей теперь не сыщешь. Может быть, у Власиса найдется знакомый, который мог бы помочь Димитрису? Власис слушает молча. При свете ночника ему можно дать все его сорок лет: его выдает лицо, бледное от постоянной нехватки свежего воздуха, с резко обозначенными венами на висках, с тонким носом, утолщающимся к переносице, с мясистыми губами, взятыми в скобки морщин. Морщины, пожалуй, сильнее всего подчеркивают его возраст. Изредка их расправляет открытая, детская улыбка. Когда Власис лежит с закрытыми глазами, Беба не может вспомнить, какого они цвета. Ей кажется, что они светло – карие, цвета орехового масла. Она помнит только, что глаза Власиса подернуты влагой и блестят, будто капли лимонного или мандаринового сока. Беба продолжает рассказывать об официанте из Салоник, разбирая отдельные черточки его характера, и говорит, как о достоинстве, о крупных чертах его лица. Когда энтузиазм жены наконец проходит, Власис ищет рукой ее руку, точно слепой в надежде обрести свет. После того как Беба засыпает, он долго лежит с открытыми глазами. Теперь глаза у него темные, даже иссиня – черные, как штольни лигниговых шахт.

Некоторое время все шло, как всегда. Но неожиданно пришла телеграмма из Патр, требовавшая немедленного приезда одного из владельцев мастерской или их полномочного представителя. Напрасно Беба предлагала послать Васоса, Спироса или обоих вместе. Впервые за столько лет Власис заупрямился, стал угрожать и чуть не расплакался. Можно было подумать, что от этой поездки зависели не интересы предприятия, а его собственная жизнь. Его бледное лицо пожелтело, глаза сверкали ребячьим упрямством. Он купил чемодан, панаму, запасся блокнотами для счетов, отнес свой старый «Зенит» к часовщику – заменить стекло и ремешок, несколько раз заходил в трансагентство, чтобы узнать расписание поездов, стоимость билетов и часы отправления. «В конце концов, – решила Беба, – ему не мешает сменить обстановку и лишний раз проявить самостоятельность». Такая перспектива ее немного пугала и вместе с тем радовала. Беба отвезла Власиса на Пелопоннесский вокзал и долго стояла на перроне, пока поезд не пропал из виду.

В тот же вечер на город вдруг налетел неистовый южный ветер. Район Гази заполнился клубами пыли. У входа в метро началась давка. Дышать было трудно. Беба заперла мастерскую раньше обычного и отправилась домой. На пустыре мальчишки гоняли тряпичный мяч. Рядом с ней шагали пожилые пары – неуклюжие мужчины, грузные женщины; толкаясь и обгоняя ее, шли солдаты, строители в касках… Взгляды мужчин становились все назойливее… Бебе казалось, будто ее преследуют, идут за ней по пятам…

Дома Беба застала страшный беспорядок. Вещи Власиса были разбросаны по всем углам. Плюшевые домашние туфли – ее подарок ко дню рождения – и голубая пижама с желтой тесьмой и монограммой напомнили ей летние поездки в Лутраки, шумных гостиничных постояльцев, оккупировавших балконы и жующих груши и сладкие вишни. Рядом, на спинке кресла, валялся красный в полоску галстук – Власис надевал его в прошлом году на ее именины.

Именины у Бебы четвертого декабря, в день святой Варвары, но о них она обычно забывает. Дело в том, что Беба не любит своего полного имени. Оно напоминает ей бесконечные визиты в полицейский участок и в центральное управление Асфалии 4 4 Асфалия – греческая охранка. . Там, в душных кабинетах, где над столами сосредоточенно корпят полицейские с бритыми толстыми загривками, ей пришлось провести немало часов, чтобы продлить разрешение на содержание мастерской, и вступить в кассу кустарей, ремесленников, получить водительские права и удостоверение о благонадежности. Потом ее все время преследовали крики, доносившиеся из подвалов этого мрачного здания.

Теперь Бебе ничего не оставалось, как, скинув платье, бродить по опустевшим комнатам, изредка останавливаясь перед зеркалом – как бы затем, чтобы вновь убедиться в совершенстве своего тела. Черное белье подчеркивало белизну ее ног. Ноги были красивы – Беба это знала: упругие, сильные, округлые в бедрах и плавно сужающиеся к икрам. Порой ее тянуло показать эти ноги в каком – нибудь борделе. Она представляла, как они будут выглядеть в старости – этакие медленно угасающие свечи в дорогих шелках. Дом наводил на Бебу скуку; ей хотелось куда – нибудь пойти, как это делают мужчины, когда им нечего делать.