Касанова Клаудия - Дама и лев

Л’Аршёвек состроил гримасу, изображая оскорблённое достоинство. Озэр добавил:

– Нет ничего похвальнее, чем воспитывать в детях любовь к ближнему, да только, боюсь, приходская школа – не лучшее место для подобных опытов. Также не слишком разумно с твоей стороны было разевать свой огромный рот именно в пасхальное воскресенье. Могу объяснить эту глупость только лишь похмельем, вызванным неумеренным потреблением ломбардского, которое тогда ты, помнится, предпочитал прочим винам. И это в тот самый день, когда нас посетил епископ Павии! Единственное, о чём я сожалею, что с тех пор нам ни разу не довелось попробовать этого чудесного вина, потому что в Ломбардию нам дорога заказана.

– Так нам же не привыкать, compaign. Сколько раз мы нахлёстывали коней, спасая шкуру! – внезапно Луи посерьёзнел. – Но мне уже стало казаться, что тот раз был последний. Тебе не надоело всё это, frater?

Озэр помрачнел, и мимолётное выражение покоя, появившееся было на его лице, вмиг исчезло:

– Не то слово. Нет ничего хуже, чем ждать, и ждать, и ждать…

– Девушка должна подыскать себе мужа, и как можно скорее. Ты знаешь об этом. Прекрасная дама Жанна не будет долго терпеть её присутствия в Сент-Нуаре.

– Филипп Сент-Нуарский настоящий мужчина. Он горой за своё потомство, – процедил Озэр сквозь зубы. – Он её не оставит.

– Ясное дело. – Луи вскочил. – Сент-Нуар защитит своё чадо. И, видимо, уж кого-нибудь для неё присмотрел. Скажем, почтенного сеньора, со средствами и без детей, у которого много земли и мало зубов. Блестящая партия.

– Да чтоб тебя черти забрали! Что мне, по-твоему, делать? Если девочка окажется в постели старого Суйера, то по крайней мере будет спать в тепле, – он посмотрел прямо в глаза своему другу. – А ты-то с каких пор заговорил голосом совести? Если её судьба так тебя волнует, сам на ней и женись! Скажи её отцу, чтобы отдал тебе приданое, и когда ты пропьёшь всё до последней монеты, таскай девчонку с собой из провинции в провинцию, чтобы помогала тебе воровать, когда выхода другого не будет, а там, глядишь, продашь её генуэзцам за овёс для своего коня. Ясно, что отцу её на это наплевать, лишь бы с плеч долой, – нижняя губа у него дрожала.

Внезапно в кухне послышался шум. Рыцари переглянулись и по безмолвному сигналу Озэра обнажили мечи и толкнули дверь. Посреди кухни крыса билась в зубах облезлой собаки, которую прикармливал повар. Облегчённо вздохнув, они опустили мечи и снова растянулись на своих соломенных лежанках. Помолчав, Луи произнёс:

– Прости, друг.

– Да не обращай внимания. Сам иногда не знаю, какая блоха меня укусила. Лучше помолись за нас, Архиепископ, чтобы не гореть нам всем в аду.

Аэлис мёрзла, стоя босиком на каменном полу коридора. На ней была только белая хлопчатобумажная ночная рубаха, и ветер сквозь арки доносил из внутреннего двора чистый запах сада. По одной из посыпанных белой галькой тропинок, ведущих к колодцу в центре двора, она вышла в сад, сама не зная, куда идёт. Главное было – идти куда-то, чтобы успокоить дыхание, чтобы бесшумно проскользнуть к себе в спальню незамеченной. Келья, где её поселили монахи по указанию аббата, располагалась на втором этаже, как раз над кухней. Хотя Аэлис и пыталась уснуть, беспокойство, терзавшее её всю дорогу, не давало ей сомкнуть глаз. По совету аббата она помолилась за спасение своей души. В Сент-Нуаре молитвы, возносимые отцом Мартеном в скромной часовне, обычно казались ей не более чем заученными наизусть ничего не значащими фразами, но здесь, среди суровых стен монастыря, под покровом тишины торжественным словам молитвы вернулся их первоначальный глубокий смысл. Впервые за много дней на Аэлис снизошёл блаженный покой. Перекрестившись, она вдруг почувствовала, что голодна, и с колотящимся сердцем спустилась в кухню, чтобы взять немного хлеба. Девушка знала, что ей не следовало выходить из кельи, но дома она привыкла ходить где захочет в любое время дня и ночи. В монастыре же следовало быть начеку и стараться не попасться на глаза монахам. Ей удалось незамеченной добраться до кухни. На большом деревянном столе она обнаружила спелые фрукты, наверняка отложенные поваром на варенье, судя по тому, какие они были сладкие. Она испугалась, услышав во дворе мужские голоса, но когда поняла, что это Озэр и Л’Аршёвек, уступила соблазну и подошла, почти не дыша, к окну, чтобы подслушать, о чём они говорят. Услышанное исторгло у неё невольный крик ужаса, встревоживший рыцарей. Ей едва удалось убежать. Два слова – Суйер и брак – раскалённым клеймом запечатлелись в её памяти и мгновенно стёрли едва обретённое ощущение покоя.

Она упала на колени у колодца и беззвучно разрыдалась. Запах чёрной земли и мокрой травы показался ей более острым и реальным, чем когда бы то ни было, как будто жизнь вокруг стала ярче и мощней в противовес её мрачной невольничьей судьбе. Надо было искать выход, ведь лучше умереть, чем оказаться взаперти за глухими стенами и стать такой же глухой и слепой к окружающему миру. Она сложила руки и прошептала те же слова, которые повторяла всего лишь час назад. Inviolata, integra et casta est Maria. Богоматерь Дева Мария, одна ты непорочная из женщин. O Mater alma Christi carissima. Стены колодца казались очень высокими, такими же, как Святое распятие, символ Бога в лоне Земли, символ Того, кому могла она вручить свою судьбу и позабыть обо всём, что случилось в последние часы. Quae sola inviolata permansisti. В Нём искала она силы для того, чтобы решиться жить или умереть. Te nunc flagitant devota corda et ora, nostra ut pura pectora sint et corpora. И пришёл ей ответ на её молитву. O benigna! O Regina! O Maria! Аэлис поднялась с колен и вытерла слёзы. Она заглянула в глубь колодца, где вода была так черна, что даже луна не отражалась в ней. И отправилась обратно в свою келью. Каждый шаг по каменным плитам, казалось, возвращал её к жизни.

– Вы не передумали? – спросил Филипп, опоясываясь мечом.

– Нет. И ответ мой будет неизменен, даже если вы спросите меня об этом в четвёртый раз, – добавил аббат.

– Жаль, что вам придётся претерпеть всё это, отец, – сказал Сент-Нуар, усмехнувшись сквозь зубы, – Но я благодарен вам за помощь.

– Не стоит благодарности. Возможно, вы ещё пожалеете о том, что я с вами.

Монастырь остался позади, а с ним приор и группа дрожащих монахов в белых одеяниях, вышедших проводить аббата в час, когда солнечные лучи ещё не успели упасть на дорогу. К путешественникам присоединился и молодой новиций, которому поручено было опекать и охранять в дороге старого аббата, хотя судя по тщедушному виду юноши, ему вряд ли случалось ранее покидать стены монастыря, и казалось, что его самого придётся защищать в пути чуть ли не от каждой мошки. В кожаной сумке юноша вёз с собой пучок травок для заживления ран, от боли в ногах, от коросты и прочих дорожных неприятностей; он цеплялся за узду коня своего наставника так отчаянно, будто прикосновение к этим ремешкам придавало ему сил. Аэлис чуть не рассмеялась, когда, напуганный громким ржанием коня, юноша споткнулся и упал ничком. Все его тщательно увязанные травы разлетелись по земле, и конь прошёлся по ним копытами, запачкав глиной. Новиций встал и растерянно оглянулся на своего аббата, а Л’Аршёвек тут же принялся с удовольствием над ним подшучивать: