Алена Браво - Имя Тени – Свет

Чудное жилище (раньше здесь был склад) отец Рея, тоже Рейнальдо, получил за заслуги перед революцией; сейчас Рейнальдо-старый (как он обижается, когда я его так называю!) живет неподалеку с молоденькой кралей, но связей с детьми не порывает. Время от времени семья собирается вместе: приезжает из Гаваны старший сын, спортсмен Эрнесто, заглядывает дочь Марго, хирург-офтальмолог, за выполнение интернационального долга в Анголе ее поощрили отдельной квартирой: между прочим, операции она делала при помощи маникюрного наборчика, который я ей как-то подарила, поскольку в тамошнем госпитале ничего не было (теперь мне понятно, что это не метафора). Тогда старый дом удовлетворенно кряхтит, привычно вдыхает задымленными легкими смрад керосинки, – но, видит Бог, не нравятся ему эти чужеземки, ласточки, залетевшие сюда из неведомых краев, особенно старшая советика , или как там ее («Откуда вы приехали?» – «Из Беларуси». – «Как-как? Руса? Советика?» 10 10 Руса? Советика? (исп. – ¿Rusa?¿Sovietica? ) – Русская? Советская? ), с ее приездом что-то изменилось, стало не так, как раньше…

Держа за руку Карину, я ступаю на расплавленный жарой асфальт. Дом подозрительно смотрит нам вслед. Солнце льется на дно чаши, образованной горами Сьерра-Маэстра, как в подставленные ковшиком ладони. Дышать этой густой горячей лавой невозможно; отключаются все способности тела, кроме одной: удержать себя на грани сознания. Мы направляемся к «Ла Арболеда», месту паломничества любителей пломбира, жаждущих хоть на мгновение ощутить внутри себя спасительную прохладу. Мое любимое мороженое из гуайявы стоит ٣٠ сентаво. Но мороженица уже не первый день закрыта: дефицит молока. Мраморные столики усыпаны опавшими лепестками азалий, словно отцветшими звездами. Узкий тротуар ведет нас вниз по Агилера, к площади Долорес, – мимо огромных пустых витрин, мимо мешков с мусором, выставленных в ожидании мусороуборочной машины – в них уже хозяйничают крысы; обходим крошечный рынок, где продаются никому не нужные убогие сувениры, плетеные шляпы от солнца да спекулянты предлагают за баснословные деньги венозных цыплят; оставляем за собой спящую за прилавком мулатку-мороженщицу с пятнами депигментации на голых руках, шествуем мимо оплетенных ржавым кружевом опереточных балконов, на которых пожухлые матроны пьют кофе после сиесты; перешагиваем через переломанные ребра рельсов, которые кое-где еще видны из-под асфальта (до революции в Сантьяго ходили трамваи!) – наш путь лежит в русский книжный магазин, который, если уж говорить о доме, и стал моим настоящим Домом в этом коммунальном раю.

Когда я, привлеченная витриной, разрисованной, как гастроном в нашем райцентре перед Рождеством (снежная баба с носом-морковкой, обязательный зайчик), впервые вошла сюда, кровь бросилась мне в лицо, на глазах выступили слезы (что-то такое сделала эта дьявольская жара с моей и без того лабильной вегетатикой) – и было от чего: на полках стояли книги, да какие! Нежили зрачок изумрудная обложка Кристы Вольф и графитовая – Кафки; густой ультрамарин Цвейга плавно перетекал в сдержанный небесно-фиолетовый Пруста. В конце восьмидесятых купить такие книги в Беларуси было невозможно. Молодая женщина с круглым славянского типа лицом и русыми волосами до плеч, безошибочно угадав во мне соотечественницу, приветливо пригласила: “Заходьте, пажалста!” Неужели родная «трасянка»? Как она оскорбляла мой слух дома! А тут я готова была броситься на шею Лидии Руцевич, сеньоре-«администрадоре» этой суверенной Касталии в державе перманентно возбужденной плоти.

Лида оказалась родом из Могилева. Муж, высокопоставленный кубинский партийный функционер, привез ее в Сантьяго восемь лет назад. Работа, которую ей передала, переезжая в Гавану, такая же, как мы, совкубинка белорусского происхождения, оказалась просто фантастически выгодной. Стоит повторить: хорошая книга у нас на родине оставалась дефицитом. Издания Бродского и Мандельштама, по которым тосковал изголодавшийся читатель на просторах доживающего последние дни СССР, лежали тут, на полках затерянной между Парке-де-Сеспедес и площадью Долорес торговой точки почти свободно (почти – потому что «вершки» Лидка таки припрятывала и реализовывала по своим каналам), и купить их можно было за смехотворную цену, только, разумеется, не за рубли, а за песо, поскольку предназначалась вся эта роскошь «для укрепления дружбы с братским кубинским народом». Впрочем, «братья-кубинцы» заглядывали сюда разве что по ошибке (рядом находилась табачная лавка). Зато Лидка с ее точкой была хорошо известна среди советских специалистов, работающих на Кубе, и моряков с торговых судов. «Что привезли, мальчики? Гречка, тушенка есть? Могу предложить альбом эротического массажа, пятитомник Алданова, справочник рыболова – кому чего?» – плыла она навстречу своим покупателям, зазывно покачивая бедрами, звеня серьгами-ракушками.

В книжном магазине я познакомилась с Ольгой: подумать только – вырасти в одном белорусском городе и встретиться здесь, где двадцать девять томов супердефицитной медицинской энциклопедии предлагают двадцать девять тысяч причин жить в сплошном кошмаре (если, разумеется, их прочитать) и своими серыми обложками напоминают колер неба над нашими родными широтами. «Тут небо совсем другое, – задумчиво протянула мне пачку «Стюардессы» Ольга, очень худая, с узкими мальчишескими бедрами и когда-то рыжим, а теперь полуседым ежиком над веснушчатым лицом. – Как будто его выстирали, отбелили, а потом переборщили с синькой». Мы обменялись адресами: Ольга была хозяйкой отдельной квартиры в новом микрорайоне Абель Сантамария, где жила вдвоем с дочкой Катей. На вопрос о муже усмехнулась: здесь, на Кубе, это пустой вопрос – сегодня муж с тобой, а завтра с соседкой…

– Уф! С утра словно циклон пронесся, – рапортует Лидка, подсчитывая выручку. – Ни хрена себе, ٣٤٥ песо! Отъезжали домой краткосрочники, смели все подчистую, даже залежь, Достоевского с Гоголем. Кстати… – Лидка понижает голос, хотя в магазине нет никого, кроме нас и двух продавщиц-кубинок, Аны и Анабель, обе компренден 11 11 Компренден (исп. – comprenden) – понимают . только один язык – родной, – тут я одной гранд-мадам из консульства Набокова сделала, так она мне тушенки подогнала по пять песо, брать будешь? В магазинах по восемь и – днем с огнем…

– Нет, Лид, спасибо. У меня всего пять песо, я лучше книжку куплю.

– Ну, как хочешь, – Лидка кладет пересчитанные деньги в кассу и вопрошает голосом строгой наставницы: – Что – учишься понемногу?

– Чему?

– Глядя в лужу, видеть не грязь, а отражение солнца.

– Я стараюсь. Но не очень получается.