Карина Сайнс Борго - В Каракасе наступит ночь

Полная катастрофа… Полная и окончательная.

Вот что я думала и чувствовала, когда набирала номер пансиона сестер Фалькон в день похорон мамы. Мои тетки не спешили брать трубку. Двум больным женщинам, живущим в большом старом доме, было нелегко добраться из патио в гостиную, где стоял небольшой телефон с прорезью для монет, которым, правда, уже давно никто не пользовался. Пансион тетки держали на протяжении последних лет тридцати. За все это время они ничего в доме не меняли – даже, кажется, не красили его ни разу. Они были такими, мои тетки, – совсем как розовые табебуйи на старых, потрескавшихся холстах, украшавших мохнатые от жира и копоти стены.

Я долго ждала, и наконец трубку все-таки взяли. Известие о смерти мамы повергло теток в глубокое уныние. Ни та ни другая почти ничего мне не сказали. Сначала я разговаривала с Кларой – с той, которая была худая, потом – с толстой Амелией. Обе велели мне отложить похороны по крайней мере на то время, которое могло им понадобиться, чтобы сесть на ближайший автобус до Каракаса. Дорога от Окумаре до столицы занимала три часа, но это была дорога, изрытая ямами и кишевшая бандитами. Эти обстоятельства вкупе с их возрастом и болячками – у одной был диабет, другую мучил артрит – могли привести обеих к плачевному концу, и я приложила все силы, стараясь отговорить теток от поездки. Наконец я попрощалась, пообещав в самое ближайшее время навестить их (тут я солгала), чтобы мы могли вместе прочесть молитвы девятого дня в церкви Окумаре. Тетки нехотя согласились, и я повесила трубку. В одном я была твердо уверена: мир, который я знала, начал рушиться.

Примерно около полудня пришли две соседки из нашего дома, которые знали маму. Они выразили мне свои соболезнования и произнесли слова сочувствия, хотя это было так же бессмысленно, как кормить голубей хлебом. Мария – больничная медсестра, которая жила на шестом этаже, – тарахтела что-то о жизни будущего века. Глория из квартиры на чердаке живо интересовалась, что же я буду делать теперь, когда я осталась «совсем одна». По ее мнению, моя квартира была слишком большой для одинокой бездетной женщины. По ее мнению – исходя из сложившихся обстоятельств, – мне следовало подумать о том, чтобы сдать хотя бы одну из комнат. Сейчас плату можно получить в американских долларах, говорила Глория, если, конечно, повезет. Судя по ее тону, сделать это было проще простого – нужно только найти респектабельных знакомых, готовых платить хорошие деньги, и дело в шляпе. Чужим сдавать нельзя ни в коем случае – в наши дни развелось слишком много мошенников! Ну а поскольку одиночество никому не идет на пользу, твердила Глория, а я теперь совсем одна, с моей стороны было бы разумно окружить себя людьми, не так ли?.. Хотя бы на случай каких-нибудь чрезвычайных обстоятельств. Ты наверняка знаешь кого-то, кому можно сдать комнату, не так ли, вопрошала она. Я думаю, что знаешь, а если не знаешь, то моя троюродная сестра как раз сейчас подыскивает жилье в городе. По-моему, это замечательная возможность, как тебе кажется? Она могла бы жить в одной квартире с тобой, а ты бы немного подзаработала. Отличная идея, правда?.. И так далее, и тому подобное. И все это говорилось над гробом моей матери, которая еще не остыла!

Отличная идея, Аделаида! Просто отличная!.. Ты наверняка потратилась и на врачей, и на похороны, и на место на кладбище, а при нынешней дороговизне… а при нынешней инфляции… Ну признайся, все это обошлось тебе в целое состояние, ведь так? Я думаю, у тебя остались кое-какие сбережения, но ведь твои тетки уже совсем старые и живут слишком далеко, так что тебе просто необходим еще какой-то источник дохода. В общем, я познакомлю тебя со своей троюродной сестрой, чтобы ты могла с пользой распорядиться лишней комнатой…

Глория не замолкала ни на секунду, но говорила только о деньгах. Глядя на ее крошечные крысиные глаза-бусинки, я поняла, что она намерена выжать из моей ситуации все, чтобы улучшить свои обстоятельства, с выгодой использовав мои. И так жили теперь многие. Почти все. Мы без стеснения заглядывали в хлебную корзинку к соседям. Гадали, уж не принесли ли они из магазина что-нибудь дефицитное, и прикидывали, как можно достать что-то подобное для себя. Мы сделались любопытными и подозрительными, мы забыли о солидарности бедняков и выбрали для себя образ жизни мелких хищников. Схватить или украсть, утащить в нору и сожрать, пока не отняли, – таков стал с недавних пор наш modus operandi .

Два часа спустя Мария и Глория наконец ушли. Одной надоело слушать бестактные намеки, другую утомили тщетные попытки выяснить, как я намерена распорядиться оставшейся от мамы недвижимостью.

Я не удивлялась. Для многих из нас жизнь давно превратилась в постоянные охотничьи вылазки, после которых еще нужно было ухитриться вернуться целым и невредимым. Мы занимались этим целыми днями, превратив добывание денег и продуктов в рутину.

Рутиной стало и погребение наших мертвецов.

– Аренда часовни будет стоить пять тысяч суверенных боли́варов.

– То есть пять миллионов старых боливаров?

– Совершенно верно. – Сотрудник похоронного агентства слегка возвысил голос. – У вас есть свидетельство о смерти, поэтому с вас взяли меньше. Если бы свидетельства не было, вам пришлось бы заплатить семь тысяч новых боливаров, так как выдача такого документа агентством сопряжена с дополнительными расходами.

– Семь тысяч новых боливаров или семь миллионов старых?..

– Верно.

– Не многовато ли?.

– Так вы намерены воспользоваться нашими услугами или нет? – В голосе клерка прозвучали нотки раздражения.

– А что, разве у меня есть выбор?

– Об этом судить только вам.

Оплатить отпевание и похороны оказалось намного сложнее, чем заплатить за последние дни маминого пребывания в больнице. Банковская система страны давно превратилась в фикцию. В похоронном агентстве не оказалось устройства для чтения кредитных карточек, банковские переводы здесь не принимали, а у меня оставалось слишком мало наличных, чтобы покрыть все расходы, которые, кстати, были почти в двести раз больше моей месячной зарплаты. Впрочем, даже если бы наличных у меня было достаточно, их у меня все равно бы не приняли – связываться с наличкой охотников не было. Деньги превратились в бесполезные бумажки, которые ничего не стоили. Чтобы купить любую мелочь – бутылку минеральной воды (если вам посчастливилось ее найти) или маленькую пачку жевательной резинки, которая стоила теперь в десять или двадцать раз дороже, чем раньше, – требовалось несколько пачек наличных. А чтобы, живя в большом городе, делать покупки постоянно, требовались уже не пачки, а самосвалы денег. За бутылку постного масла нужно было отдать две стопки банкнот по сто боливаров высотой чуть не до неба. За четверть кило сыра – три такие стопки. Национальная валюта превратилась в бесполезные бумажные небоскребы – еще недавно о подобном и подумать было невозможно, но это было только начало. Всего пару месяцев спустя случилось обратное – все деньги неожиданно куда-то пропали, и у нас не осталось ничего, что можно было бы отдать за то немногое, что еще можно было найти в магазинах.