Драгослав Михаилович - Третья весна

Светислав послал за ним в школу милиционера.

– И смотри там, не очень-то, – приказал он сотруднику. – Вызови его через секретаршу. И вели самому явиться.

Парень вскоре пришел – небольшого роста, с высокой копной черных волос на голове, широко вышагивая ногами в модных резиновых ботах, – и Светислав удивленно констатировал: вот он, на два-три года младше его, симпатичный гимназический волейболист Миша по прозвищу Булочка, которого он частенько встречал около своего дома с невысокой белокурой гимназисткой. При виде парочки, расстающейся в сумерках у дверей подружкиного дома, его как ножом пронзали воспоминания о Гордане, и Светислав, желая наблюдать и одновременно не мешать им, как-то по-старчески полюбил этих ребят – ему казалось, что он намного старше и опытнее их – и, поспешно входя в свою дверь, завидовал им. Теперь этот парень стоит перед ним, снова напоминая о том, что и без того неотрывно мучило его.

Исподлобья он смотрел на него как на старого доброго знакомого, как на родственника, с которым после долгих лет разлуки встретились в незнакомом краю. Светислав посадил его на стул в трех метрах от стола. Заправил в пишущую машинку под копирку четыре листа бумаги и принялся выстукивать установочные данные.

– Как тебя зовут?

Волейболист ответил.

– Происхождение? Кто у тебя отец?

– Стрелочник.

– Рабочий, значит?

– Рабочий.

– Псевдоним?

Парень осклабился.

– Кличка. Кличка у тебя есть?

– Ну, меня Булочкой зовут.

Парень слегка побледнел, но держался хорошо. Светиславу и это понравилось. Он отстучал ответ и оторвал взгляд от машинки. Он с улыбкой посмотрел на него:

– Чего это тебя так прозвали?

Тот в ответ тоже усмехнулся:

– Когда отец сюда приехал, он сначала был пекарем, горячие булочки продавал. Потом только устроился на железную дорогу. А Булочкой сначала его прозвали, а потом и меня тоже.

Светислав нарочито внимательно разглядывал его волосы, потом – боты:

– Кажется, тебя недавно хотели принять в СКОЮ? – Да.

– И… Чего же тебя не приняли?

Он пожал плечами:

– Не знаю.

– Потому что дурака валял, вот почему. Что ж ты не поехал на магистраль [6] Имеется в виду строительство «добровольными молодежными бригадами» в конце 40-х – начале 60-х автомагистрали «Братство – Единство» от Любляны до Скопье (Е-72). ?

Опять он пожал плечами:

– Я записался. Но у меня переэкзаменовка была по латыни. Пришлось остаться.

Светислав весело подмигнул ему:

– Да ну! Из-за латыни? Ты, дружище, остался ради блондиночки, а не из-за латыни!

И тут ему вдруг пришло в голову, что он опять – по привычке! – пускается в интимные рассуждения, и потому парень обязательно начнет врать. Сам же его и принуждает к этому! И потому заранее обозлился на самого себя и на ожидаемый ответ, который еще не успел прозвучать.

Но Булочка сокрушенно признался:

– Да, и из-за нее. Но в этом году мы записались оба. Обязательно поедем.

Молодого прапорщика это признание сильно задело. «Так и мы могли бы, – автоматически подумал он, ощутив боль в сердце, – и мы могли бы».

Он опять с болью изгнал из мыслей образ, который причинял ему столько страданий.

– А знаешь ли ты, – продолжил он многозначительно после короткой паузы, – знаешь, почему я тебя вызвал?

Волейболист посмотрел в сторону, после чего втянул голову в плечи, будто в ожидании пощечины.

– Не знаю, – испуганно произнес он. – Понятия не имею.

Светислав посмотрел на него с жалостью. «Все они одинаковы, – подумал он. – Все лгут. И по большому счету, и, как сейчас, по малости, и когда презираешь их, когда должен и хочешь сломить их, и когда они симпатичны тебе и хочешь помочь им. Чертово дерьмо человеческое, им лишь бы подальше от власти, несмотря на то, что она тут, рядом с ними. Как же быстро их восторг от свободы прошел!»

И вдруг в тот момент, когда он отыскивал настоящее, спокойное слово, его пробил кашель. Покраснев, он вытащил из кармана чистую белую тряпицу размером с полотенце, долго откашливался в нее, после чего вытер нос.

– Мудак ты, ничего не знаешь, – произнес он сквозь тряпку. – Всё ты знаешь! Глянь только, как ты нахохлился. Будто отец у тебя сахарозаводчик, а не булочник.

Сидящий перед ним парень громко проглотил слюну и умолк.

А прапорщик вдруг крикнул:

– Разве не говорил ты, мудило, что наша тяжелая промышленность, – тут он открыл ящик и заглянул в лежащее там открытое дело, – что наша тяжелая промышленность после первого пятилетнего плана начнет выпускать деревянные гребешки? Или ты представления не имеешь, кто это сказал?

Волейболист опять сглотнул, после чего руки его дернулись:

– Ну, я сказал, мать твою.

Молодого следователя настолько изумили эти слова, что его просто охватила паника. «То ли расхохотаться, – подумал он, – то ли со стула свалиться…» Он наклонился, втянув подбородок в воротник офицерского кителя и, выждав немного, спросил:

– Мать твою, а зачем?

Опять нерешительный жест:

– Да ничего. Пошутил я.

Светислав все никак не мог решиться.

– Так чего же ты, болван, – вымолвил наконец он, – так глупо шутишь? Да еще при всём классе?

Миша опять развел руками. Отвечать ему было нечего.

Русский на минутку задумался:

– Значит, в этом году точно на магистраль поедешь?

– Точно, – и тут же добавил: – А иначе меня в институт не примут.

– Так ведь не только ради института?

– Конечно, нет, – Булочка явно сам на себя обозлился из-за такой ошибки: – Так или иначе поехал бы.

После этих слов прапорщик Светислав Петрониевич поднялся, отодвинул свой стул и вышел из-за стола. Ему захотелось хоть что-то сделать для этого парня. И он принял решение: не читать ему более лекцию о том, что на строительство магистрали люди идут не ради поступления в институт, и, пропуская буквы, отстучал в протокол: «Явившись к уполномоченному Управления государственной безопасности, на вопрос, говорил ли он, что наш пятилетний план создаст тяжелую индустрию, которая будет выпускать деревянные гребешки, обвиняемый признал, что он сказал это, но по глупости. Он заявил, что не осознавал последствий своего поступка и что, будучи неорганизованным юношей, по происхождению из рабочих, не является врагом социализма, в этом году отправится с бригадой на молодежную стройку участка магистрали Шамац – Сараево».

– На, подпиши!

Парень обмакнул ручку в чернильницу.

– Нет, не спеши! Прочитай сначала, что там я написал.

Миша пробежался взглядом по бумаге и нервным движением подписал. Светислав подумал: «Готов поспорить, что эта закорючка ничуть не похожа на его настоящую подпись», после чего указал пальцем на дверь:

– А теперь ступай. И если еще раз увижу тебя здесь, – злобно крикнул он, – будь уверен, я тебя вздрючу!