Мэтт Хейг - Собственность мистера Кейва

– Ладно, – сказал я. – На очереди у нас Форум. Вряд ли тебе там понадобится накидка.

Я падал с синих ночных небес, так быстро, как только могло мое обретающее форму и массу тело. Целую вечность, пока передо мной не расстелилась плоская Земля. Темная монолитная поверхность с истекавшими лунным светом озерами и океанами. Я летел прямо в воду, а приземлился в свою кровать, и мне было худо, как никогда. Догадываясь, что что-то не так, я встал и вышел из номера, чтобы постучать в твою дверь.

Ответа не было, и я постучал снова.

Тишина.

Поставь себя на мое место – для пущей точности босиком, так же, как я стоял в том коридоре.

– Брайони, – мягко позвал я тебя. – Брайони, это я.

Тишина испугала меня, и я продолжал стучать. Из других номеров от меня на разных европейских языках потребовали немедленно прекратить шуметь. Я перестал стучать, спустился вниз и объяснил старику у стойки, что что-то случилось. Он протяжно вздохнул, словно я заставил его о чем-то с сожалением вспомнить, но все-таки выдал мне ключ. Когда я снова поднялся и отпер комнату, меня поглотила пустота твоей постели. Я осматривал номер, продолжая выкрикивать твое имя. Не было ничего, кроме твоих вещей, журналов – пустых напоминаний о тебе.

В твой десятый день рождения я купил для тебя подборку фильмов. «Свистни по ветру». «Дети железной дороги». «Встреть меня в Сент-Луисе». И любимый фильм твоей мамы, «Римские каникулы». Он стал и твоим любимым тоже, и я не видел в этом ничего особенного. «Фильм для всей семьи» – было сказано в рекомендациях Британского совета по классификации фильмов. А теперь за твои выходки в Вечном городе я отчасти возлагаю ответственность на Одри Хепберн. Юная принцесса удирает от своих обязанностей в римскую ночь, чтобы встретить любовь, свободу и Грегори Пека. Идея фильма определенно отравила твой податливый разум. Иначе с чего бы тебе в том же городе удирать из гостиничного номера в поисках придуманных приключений?

Я шел по старинным улицам наугад – откуда мне было знать, в какую сторону ты отправилась? Ты могла пойти куда угодно.

Я помню, как спускался по Виа Кондотти, а из темных окон на меня глядели манекены в дизайнерских нарядах.

Из-за угла вышла девочка примерно твоего роста, и я выкрикнул твое имя. Она шла мне навстречу, движущийся силуэт, но не отвечала. У меня сердце остановилось, когда я понял, что это не ты, а грязная бродяжка с младенцем на руках. И даже младенец был ненастоящий. Пластиковая кукла, которой она угрожала запустить в меня. В то же время она что-то прошипела на языке, который, по-моему, не был итальянским.

– Деньги, – сказала она более отчетливо, увидев, что я не понимаю. – Деее-нь-гиии.

Я продолжал идти, ускоряя шаг, а цыганка в тряпье так и стояла на месте, шипя змеиные проклятия, насылая несчастья.

Я то шел, то бежал по улицам, и во мне вспыхивала надежда каждый раз при виде движущейся тени, при звуке шагов, и угасала, погружая меня во все более глубокое отчаяние, когда источником этих звуков оказывалась не ты.

Это тянулось четыре часа – этот бег, эти вспышки надежды, эти вопросы к пьяницам, бездомным королям и мужчинам, закладывающим газеты в киоски, не встречали ли они тебя. Конечно, все было зря. На самом деле мне стоило вернуться в гостиницу и ждать тебя в вестибюле.

Светало, город медленно возвращался к дневной расцветке. К болезненной желтизне старости и умирания.

Я знал, что нужно вернуться в гостиницу. Но я также знал, что если тебя там нет, то меня ожидает невообразимый кошмар. «Брайони!» – кричал я на каждой пустынной улице. Сколько отчаяния было в твоем имени, когда никто не отзывался на него!

А вдруг тебя похитили? Я понимаю, это звучит смешно, даже для меня самого, но я не знал, куда ты подевалась. В твоей комнате не было записки о том, куда ты ушла, а в отсутствие объяснений разум изводит себя самыми ужасными предположениями.

Я медленно пошел обратно, словно время и надежда были сейчас одним и тем же, через площадь Испании, через пустую Испанскую лестницу, мимо дома, где умирал Китс. Проходя мимо фонтана, я ощутил присутствие его духа, одиноко и праздно болтающегося за окном, навеки заключенного в городе, который должен был его исцелить. Но даже Китс, великий толмач души человеческой, не мог дать мне ни капли утешения.

Я вернулся в гостиницу и спросил у человека за стойкой, не видел ли он тебя.

– Простите, сэр, но моя смена совсем недавно началась, – сказал он, не обращая внимания ни на мою боль, ни на странную поэтику своих слов. Он был моложе и не так очевидно походил на человеконенавистника, но я находился в таком бреду, что принял его за предыдущего сотрудника.

К тому моменту меня трясло от страха, а моей голове снова начиналось то самое покалывание и гул.

Я, кажется, пробормотал некое подобие благодарности и потащился по лестнице на третий этаж, а тьма, которую я видел боковым зрением, постепенно рассеивалась.

Если ты там, думал я, в своем номере, то я сейчас обниму тебя, поцелую в лоб, поглажу по голове. Скажу: «Я люблю тебя», а ты ответишь мне: «Прости, я не хотела тебя волновать», и мне даже в голову не придет тебя отчитывать. Облегчение будет таким полным и подлинным, что я просто не смогу тебя ругать. Удивительно, не так ли? То, как наш разум торгуется с судьбой, когда равновозможным представляется любое развитие событий.

Я постучал в твою дверь, тьма сгустилась. Может, ты спишь? Секунды шли, ты не отвечала, и пол коридора качнулся у меня под ногами. Мне пришлось опереться на стену, чтобы не упасть.

– Брайони, ты здесь? Детка? Брайони?

В этот раз никто не сделал мне замечания, но если бы и сделали, я бы вряд ли обратил внимание. Весь мир мог в этот момент исчезнуть из пространства и времени, и я бы не заметил. Значение имело только то, что находилось за дверью номера триста пять, и я уже собирался идти вниз и просить дать мне ключ, как вдруг услышал кое-что. Тебя. Услышал, как твои ноги ступают по ковру.

– Брайони?

Дверь открылась, а за нею стояла ты и терла полные сновидений глаза.

Ты действительно спала или притворялась? Была ли задержка с ответом частью твоего представления? Ты вообще в курсе, что я в курсе? О, тяжкий груз банальных вопросов!

– Папа?

Честно скажу, я никогда не испытывал к тебе столько любви, как в тот миг. Все, что мне было нужно – видеть тебя, целую и невредимую. И вот ты стояла передо мной в мешковатой футболке с принтом Пикассо и зевала, как маленькая. Я знаю, в это с трудом верится, учитывая, что случилось дальше, но я клянусь тебе, что говорю правду. Я хотел обнять тебя, сказать спасибо за то, что ты такое чудо, но произнес другое.

– Где ты была? – я повторял вопрос, а ты отступала в комнату. – Где ты была?