Элис Макдермот - Девятый час

Alice McDermott

The Ninth Hour

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 2017 by Alice McDermott

© Комаринец А., перевод на русский язык, 2019

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2019

Третье февраля выдалось сырым и хмурым: холодная морось с утра, стальная серость низкого неба во второй половине дня.

В четыре Джим уговорил жену пойти за покупками – пока совсем не стемнело. Взмахнув рукой на прощанье, он закрыл за ней дверь. Волосы у него редели, с правой стороны во рту не хватало резца, но он еще оставался красивым мужчиной, который в свои тридцать два вполне мог сойти за двадцатилетнего. С тех пор как ему исполнилось шестнадцать, у женщин перехватывало дыхание от одного вида его густых бровей и глубоко посаженных глаз в обрамлении черных ресниц. Даже если бы он облысел и потерял все зубы, красивые глаза делали бы свое до самой старости.

Его пальто висело на вешалке у двери. Сняв, он скатал его по длине. Потом пристроил вдоль порога, старательно подтыкая рукава и полы в щель под дверью. Их квартира напоминала поезд с вагончиками: позади – кухня, затем – столовая, гостиная и спальня. Достаточно было сдвинуть тяжелый диван на несколько футов вдоль стены, чтобы помешать жене попасть внутрь. Он встал на диван, желая убедиться, что фрамуга над дверью плотно закрыта. Потом шагнул вниз. Поправил кружевную накидку на спинке дивана, провел рукой по подушке из конского волоса, разглаживая неглубокую вмятину от ноги.

В кухне он прижался щекой к холодному эмалевому боку плиты и запустил руку в узкий зазор между ней и желтой стеной. Пошарил немного. Там стояла заряженная мышеловка, во всяком случае, раньше стояла, поэтому он водил рукой осторожно. Найдя резиновый шланг, который соединял плиту с газовой трубой, он изо всех сил, насколько мог в ограниченном пространстве, за него дернул. Раздался отчетливый хлопок, и послышалось слабое шипение, которое быстро стихло. Он выпрямился со шлангом в руке. Кухонное окно выходило на серый внутренний двор, где в погожие дни жарилось на веревках белье, хотя сам двор всегда, даже в самую ясную погоду, представлял собой нечто среднее между свалкой и джунглями. Там обитали крысы, валялись развороченные матрасы и разломанные ящики. Там ютилась поросль чахлой городской растительности: кривенькое деревце, почерневший плющ – напоминания о давным-давно забытых попытках разбить тут садик. От старьевщика до случайного пьяницы – любой голос, поднимавшийся из глубин двора, принадлежал тому, от кого хорошего не жди. Как-то Энни, сидя на подоконнике с прищепкой во рту и корзиной мокрого белья у ног, увидела, как какой-то мужчина приволок по грязи ребенка и привязал к шесту, к которому крепились бельевые веревки. У нее на глазах этот человек снял ремень, но при первом же резком шлепке по голым ягодицам ребенка она закричала. Она швырнула в него прищепки, горшок с плющом, а потом и эмалированный таз, в котором все еще была мыльная вода. Перегнувшись через подоконник, она пригрозила вызвать полицию, пожарных и «Общество Джеррити» [1] Возникшее в 1874 г. общество по защите детей, официальное название «Общество по предотвращению жестокого обращения с детьми». – Здесь и далее прим. пер . . Мужчина поднял было глаза, словно его встревожила внезапная перемена погоды (неожиданно полил дождь), пожал плечами и, отвязав рыдавшего ребенка, потащил его прочь.

– Я знаю, как тебя зовут! – крикнула ему вслед Энни. Хотя на самом деле не знала. Ложь давалась ей легко. В тот день она почти час расхаживала перед домом в ожидании, когда снова появятся мужчина с мальчиком.

Когда, услышав ее крики, на кухню прибежал Джим, она по пояс высунулась из окна, стоя на полу на мысочках. Ему пришлось обхватить ее бедра и буквально втянуть назад, чтобы уберечь от падения, и это был всего лишь один (позже их стало много) день, когда он не пошел на работу или опоздал на смену.

У Джима были нелады со временем. Очень некстати для железнодорожника, даже если он служит на «Бруклинском скоростном транзите». Его беда заключалась в том, что он любил показать времени кукиш. Даже упивался этим. Еще в раннем детстве Джим сообразил, что когда подходила к концу долгая ночь, когда наступали неизбежные пять утра – граница, стена, в которую упирались все ночные радости (выпивка, разговоры, сон или теплое тело Энни), когда прочие мужчины, эти несчастные овцы покорно отказывались от радостей сна или выпивки, разговора или любви ради обязательных дневных дел, достаточно самой малости – просто закрыть глаза, – и можно продолжить то, что хочется. Достаточно пробормотать: «Я не пойду», «Не позволю меня ограничивать». Конечно, не всегда требовалось отказываться от дня целиком. Иногда даже малого удовольствия опоздать на час-другой хватало, чтобы вспомнить: он сам себе хозяин, часы его жизни (а что может быть драгоценнее?) принадлежат ему одному.

Две недели назад его уволили за необязательность и нарушение субординации. Закаленный мужчина (а не краснеющий униженный мальчишка, который неловко топтался перед начальством) встряхнулся – уж ему-то такие удары нипочем! – и ушел, равнодушный, свободный. Но когда он рассказал обо всем Энни, та расплакалась, а потом сердито сказала сквозь слезы, что у них скоро будет ребенок, хотя и знала: сообщать новости таким образом значит обречь малыша на жизнь, полную всяческих бед.

Взяв кухонные полотенца, которые Энни повесила на край раковины сушиться, Джим скрутил их в жгут и затолкал под раму кухонного окна.

Шланг он потянул за собой через гостиную в спальню. Сняв ботинки, попробовал взять конец шланга в рот, словно собираясь вдохнуть дым. Он видел такое в детской книжке с картинками еще на родине: примерно так поступал там один толстый султан, возлежавший на красной подушке. Вынув шланг, он сел на край кровати. Склонив голову, помолился: «Ныне и в наш смертный час…» Потом растянулся на кровати. Свет еще больше потускнел. «В смертный…» «Наш час…» Дома, на родине, мама, разложив на коленях книжку с картинками, протягивала руку, чтобы повернуть часы у него за спиной циферблатом к стене.

Не пройдет и часа, как он снова положит ей голову на плечо. Или нет? Бывали моменты, когда его вера вдруг пропадала – так открывается люк под ногами повешенного. Джим встал, нашел под подушкой ночную рубашку и скрутил в жгут и ее тоже. Потом уложил на подоконник, втискивая ткань в узкую щель между рамой и подоконником, хотя и прекрасно знал, что это совершенно бесполезно и не нужно.