Саша Виленский - Некама

Хагай заиграл желваками.

– Ты зачем это делаешь? – Спросил он майора Зингера. Тот продолжал смотреть на Лею. Только на Лею.

– Ты помнишь, как тебя оттуда забрали и переправили в Палестину?

– Смутно. Помню каких-то людей, мы долго куда-то ехали, меня везли в каком-то ящике. Потом плыли, и снова меня везли в каком-то ящике и все время просили не плакать. Но я плакала, потому что не знала, куда меня везут и что со мной будет. И еще было очень жалко Борьку. Я о нем все время вспоминала и от этого все время рыдала.

– С твоим братом мы еще разберемся, – пообещал Ашер. – А потом ты оказалась в кибуце, и тебя удочерили эти замечательные люди, так?

– Да.

– И вы старались все это забыть, и тебе казалось, что ты все это забыла, потому что началась совершенно другая жизнь, а это все был дурной сон, который закончился, и началась совсем другая жизнь?

– Да.

Ашер удовлетворенно улыбнулся.

– А теперь – самое главное. Я могу закурить?

– Нет, – ответила Ривка.

– Ну и ладно, – снова улыбнулся странный мужчина. – Значит курить не будем. Но все равно на улицу выйдем, душновато тут.

«Еще бы, так разоделся, в костюме летом!», – подумала Лея. Она видела, что Ашер не нравится ни маме, ни папе, ей тоже хотелось на него злиться, но почему-то не получалось.

– Давай уже говори, зачем пришел, – зло сказал Хагай.

– Давайте на воздух выйдем. Лея, составишь мне компанию?

– С ума сошел? – взорвалась Ривка.

– Исключительно в смысле побеседовать на свежем воздухе, – развел руками Ашер. – А ты подумала, я ее курить заставлю, что ли?

– Я с вами! – объявила Ривка и подозрительно посмотрела на Хагая. Тот кивнул и все вышли в садик у домика. Ашер присел на крыльцо, достал портсигар, закурил, ловко выпустил кольцо дыма.

– Ладно, друзья, дело в том, что я работаю в системе розыска нацистских преступников. Тех, кто виновен в уничтожении евреев.

Хагай хотел что-то спросить, но Ашер жестом остановил его.

– Это не правительственная организация, и мы не отдаем никого под суд. Мы их уничтожаем. Сами. Это месть, как к ней ни относись. Месть без суда и следствия. И если вы считаете, что это неправильно и так поступать нельзя – я с вами спорить не буду. Может, и так. Но меня не интересует в данном случае ничего, кроме справедливости. Моя семья ушла дымом в небо Польши, кости родителей Леи гниют в земле Беларуси, а эта мразь бродит по земле, ест, спит, целует женщин… Этого не будет.

– А при чем тут Лея?

Ашер помолчал, затушил окурок, поискал, куда его выбросить и не нашел, положил в карман пиджака.

– Она единственная выжившая, кто помнит Сашко в лицо.

– Ты с ума сошел, – сказал Хагай. – Ей было четыре года! Что она может помнить?!

– Я его помню, – неожиданно сказала Лея. – Я его очень хорошо помню. Не хочу, а помню.

Ривка обняла Лею, прижала ее к себе.

– Ну здесь-то тебе нечего бояться. – И обернулась к Ашеру. – Ты на самом деле решил, что она поедет в Россию, или куда там, искать твоего Сашко?

Ашер спокойно кивнул.

– Именно так. Вы не представляете, сколько евреев по всему миру опознают своих мучителей, и сколько евреев по всему миру мстят своим мучителям. И те будут уничтожены все до одного. Все. До одного. И я найду и убью этого Сашко Кулика, с Леей или без Леи. Только с Леей это будет проще и быстрее, и останется время давить и других гадов. А давить я умею.

– Она никуда не поедет! – сказал Хагай.

– Я поеду, – сказала Лея. – И после паузы спросила: А что, Боря жив?

– Огнев! К Поликарпову!

Борис Огнев, старший сержант радиолокационной службы, считающий недели до окончания армейского срока, не торопясь, сохраняя достоинство старослужащего, поднялся с койки, на которой отдыхал после дежурства, аккуратно намотал портянки, сунул ноги в сапоги. Проходя мимо дневального, дал ему легкий подзатыльник – чтоб не забывался:

– Не «Огнев», салага, а – «товарищ старший сержант Огнев!», и не «К Поликарпову!», а – «вас вызывает командир части майор Поликарпов!», понял?

Салага испуганно кивнул, а Борис дал ему еще одного «леща» («Надо не кивать, а говорить «так точно!») и направился к кабинету майора. В кабинете кроме самого Поликарпова сидел какой-то неизвестный штатский. Ну, порядок есть порядок, служба есть служба. Борис вытянулся, вскинул руку к пилотке и отрапортовал:

– Товарищ майор! Старший сержант Огнев…

– Да ладно, – махнул рукой командир части. – Проходи. Тут вот с тобой товарищ хочет побеседовать.

Штатский добродушно улыбнулся.

– Огнев Борис Ильич? 1935 года рождения?

– Так точно! – Борис принял столь любимый начальством придурковатый вид старательного служаки.

– А почему же не Фаерман Борух Наумович? – весело спросил штатский.

Борис похолодел.

– Простите, не знаю вашего звания…

– Капитан госбезопасности Николай Смирнов. Да вы не пугайтесь, Огнев – засмеялся он, увидев перевернутое лицо сержанта. – Я из отдела розыска военных преступников, так что если вы таковым не являетесь, то бояться вам нечего.

– Не являюсь, – пробормотал Борис.

– Особиста позвать? Или замполита? – осторожно спросил майор у незнакомца.

– Не надо. Вопрос следующий: с 1941 по 1944 год вы находились на оккупированной территории?

– Так точно.

– Оставь свое «так точно», – неожиданно вспылил Смирнов. – Я с тобой сейчас не официально беседую, мне надо кое-что выяснить, поэтому отвечай по-человечески. Тебе шесть лет было, когда война началась? Мне 14. Только я на Урале рос и под немца не попал. А что у тебя было?

– Ну, я точно не помню, – осторожно начал Борис и, увидев как поморщился кгбешник, заторопился. – В смысле, я начала войны не помню. Помню, что родителей заставили куда-то уйти, а нас с сестрой забрала к себе соседка…

– Хорошая русская женщина Глушкова Вера Андреевна, одноклассница вашего отца, – заметил Смирнов. – Повешена в сентябре 1943 года за укрывательство еврейских детей, брата и сестры Фаерман.

– Ее повесили? – вздрогнул Борис. – Из-за нас? Я не знал.

– Так и было. Что случилось потом?

– Нас забрали полицаи, сестру отвезли в лагерь, меня – в гетто. Потом часть детей из гетто переправили в партизанский отряд.

– Еврейский? – уточнил кгбшник.

– Ну да, а в какой еще? В другие не брали.

Борис заметил, как офицеры переглянулись и едва заметно поморщились, но в душе плюнул на их чувства и решил рассказать все как есть, собственно, он уже тысячу раз это рассказывал раньше, наверняка они все знали там, в КГБ, что евреев партизаны почти не принимали, а иногда и просто расстреливали. Что ему теперь терять-то? И продолжил:

– После освобождения Белоруссии направили в детский дом.

– Там ты и стал Огневым?