Юрг Хальтер - Конец присутствия

С тех пор, как мы друг друга
поняли, сказать больше нечего.

Наши в замедленной
съемке рвущиеся сердца.

Я черная, бегущая к центру сознания одинокая
точка
я выжидаю в разумной пестроте этого мира
как в клетке

Я вытолкнут иссушенной, холодной землей
рожден под падающими темными звездами
и поднят наверх над сияющей мрачно Землею

Я, сгорбившись, сижу на полевом валуне
стрекот кузнечиков:
мортальное остроумие, однако –

Расставив руки, гляжу на солнце, будто самый
скорбный приемник его лучей
мое присутствие на земле это последняя спичка
в уголке рта
моего врага, действие
в моей голове: на перекрестке прижал
усталый фланер к обожженным щекам ладони и –

Ноги меня не держат, земля к коленям бежит

Как идут дела? – Я печален
и кругом миражи.
Я учусь умирать, не смиряясь
и не оскудевая, не предпринимая ни единого шага
и не стремясь
я тренирую себя, защищаю себя и предаю
//

Светлое в мгновение ока темнеет
опускается веко
продолжается деятельная суета за окоемом

Там, наедине с бесконечностью, я капля
выплюнутая в мировой океан, и мне интересно:
«Что такое длина волна?»
– я колебался пару секунд, не дольше –
что было делать и кто будет виноват?

Стоп, сейчас я падаю
обратно в тяжелое кресло

Я из тех, кто спрашивает: «А не придется по вкусу
быть меланхоличным?»

На время, равное одному походу в бар,
легкая меланхолия пригрелась у меня на груди.
Мысли мои суть краткая прогулка сквозь мимолетные
урбанистические ландшафты на стенах

Так ты говоришь, гешефты? – Я говорю, дела таковы, что вследствие апокалипсиса мертвая моя голова, сжав в руке невредимое зеркало, вопрошает: «Я это ад или рай или всего лишь определенно скептический череп в очаге новейшей истории? Может быть? Я, последний череп?»

Ты спрашиваешь, как идут? – Ты заявляешь, что ты
интересующаяся
собственным разумом вакцина
а вера замок воздушный, чьих стен тебе никак не
втянуть в свои легкие
ты говоришь твердо, но смутно и мимо меня
ты легла, ты спишь, я слежу за тобой
ты говоришь, мол, воля это лошадка с норовом,
опрелый язычок лаврового листа

Ты сидишь на краю постели
глотаешь воду
минуешь двери, идешь вверх по лестнице
ты стоишь на крыше, я вижу ты
берешь себе стул, рукой
подпираешь голову, взгляд –

между небом и землей – ничего не случается
твои глаза столь ясны – я знаю подземный яд

В неадекватных глазах павлина
качаются розового и голубого
цвета мопсы
утомленные пенной ванной
задник образует многоцветная
клумба орхидей
с нее стартуют пастельные
мотыльки, струясь, стремятся
непрестанно
единым роем сквозь сад за решетчатой высокой
оградой

На коврах с вышитыми ратными мотивами
по английскому газону
разложены блеклые дамы, что
пудрятся, целуя друг другу тонкую
кожицу на висках
ароматные лепестки непрестанно заплывают под
их белые юбки
впадая в общее одушевленные роение

На самом краю пруда, под плакучей ивой
подставил
свое брюшко солнцу
дельфин
из его дыхала льет яркий
свет, и прямо на птицу
чьих перьев уже достиг
жаркий дельфиний запах – оглушает
//

Дамы, заткнув бутылки с пивом
охлаждают фарфоровые лбы – а при этом
в пруд уже осыпаются лучащиеся
мотыльки
выдохшиеся, увы
лепестки падают –
их рой заметно редеет

В холодильнике отдыхает пара пива
в неослабевающих объятиях.
Дамы берут себя
в руки, павлин поворачивается
к ним задом –
мопсы: минимизируют свое дыхание.

Похоже, режиссура захлебывается.

В зимнем саду, в кимоно
возникаю из тапочек своих домашних.
Солнце тепло отдает:
Утренние слезы орбиты глаз покидают кометами

На небо из моего пупа поднимается луна
ее пыль это звезды, ими обездвижен космос
ночь: все больше пыла в Большой Медведице
Большая Медведица это знак, и она судьбоносна

Исход моего сна возвращает назад пустоту
в ней сухо взрывается неясная тоска. –
свет приходит с востока значит Ex oriente lux
значит, блеск тоже может прийти с востока

Сижу, согнувшись в плетеном кресле, одной рукой
поддерживаю лоб, любимую чашку держу другой
в ней порошок в ожидании – я тоже жду вместе с ним
того, что на моих бессонных глазах сотворит мне кофе

Она пудрит старческую кожу
и затеняет молочные усики
он советует старикам бастовать на скамейках
детям устраивать сквоты

Мигают откуда-то издали ей и ему
дружественными цветами
одна серая звезда и одна красная

Оба стоят и смотрят
на небо, она гасит свою последнюю сигарету:
вот они расправляют
крылья и взлетают

Следующим утром:

По скамейкам в парке
растерты сухие крошки хлеба.
В только что занятых домах
стоя босиком на кухнях сквоттеры
грациозно имитируют жесты вчерашней пары.

Вот я появляюсь на ветке
я расту, пока –
не поплыву по воздуху…

несомый ветром
таково мое первое и последнее чувство
свободного падения во –

Я, листок.

Гнило и сыро
но я не устаю взывать к милосердию естественного
распада, распевая:
«По возвращению на ветку свою тоскую, где
вылупился из почки, чтобы пойти по миру»

Я, листок.

В окне во двор
встает женщина, облокачивается
о подоконник, наблюдая
послеобеденное тепло –
она вытирает пот со лба влажной тканью
во дворе всё чередом:
сосед вычищает свой гриль

Из гнезда на березе выглянет сорока
и спрячется, его часы
тикают, мужчина оглаживает обивку
комический мим, в кресле

В другой комнате
подушка крупно, рот открывается
между рядами зубов тянется длинная нитка слюны
затем обрыв

Он перелистывает страницу, до пятницы
будет пасмурно.
Она протянула руку
и его плечо напряглось.