Пьеро Дельи Антони - Блок 11

Берковиц нервно поиграл желваками. Металлическая оправа его очков блеснула в тусклом свете лампочки. Все его тело напряглось.

– Я был не единственным, кто заключал сделки с нацистами. Вся Европа…

– Да, но ты ведь еврей, Берковиц! – перебил его Иржи. – Не забывай об этом. Ты – еврей. Тебе что, не говорили, что нацисты замышляли с нами сделать?

– Говорилось много чего, однако в чем заключается правда – этого никто не знал. Мое ремесло – заключать сделки. И я в этом не виноват.

– А мне кажется, что ты самый виноватый из всех нас, – сказал Иржи своим непривычным грудным голосом. – Ты предал своих братьев.

– Я…

Берковиц не успел договорить: его перебил Элиас:

– Иржи прав. Ты знал, что происходит во всей Европе, но делал вид, что тебе это неизвестно. Ты продолжал заключать сделки с нацистами даже тогда, когда первые опломбированные вагоны с евреями уже поехали в направлении концлагерей. Ты променял Бога на деньги.

Берковиц задрожал. Вся его самоуверенность влиятельного финансиста мгновенно улетучилась.

– Впрочем, ты был такой не один, – продолжал Элиас. – Говорят, что в Будапеште самые богатые евреи откупаются от нацистов, спасая тем самым свои шкуры и плюя на всех остальных соплеменников. Говорят, что они подготавливают целый поезд с золотом, которое будет перевезено в Швейцарию и станет собственностью нацистских главарей. Бог восхотел подвергнуть нас испытаниям, и достойно выдержат их далеко не все.

Пауль молча стоял в сторонке. Его губы лишь слегка искривились в усмешке. Остальным заключенным, однако, было нетрудно догадаться, что о них сейчас может думать нацист.

– Вы правы, – согласился Берковиц. – Я полагал, что деньги могут спасти меня, моих близких родственников и многих других из нас, евреев… Деньги имеют огромную силу, ими можно купить кого угодно… У меня отняли далеко не все. Мне удалось перевести немало денег в безопасное место, в Швейцарию. В Цюрихе у меня много миллионов золотом. Достаточно выбраться каким-либо образом из этого лагеря живыми – и тогда нам уже не придется ни о чем переживать. Мы могли бы использовать это золото для того, чтобы повлиять на коменданта. По сравнению с этим золотом те драгоценности, которые попадают к нему в руки из «Канады», – всего лишь мелочевка. Мои друзья в Польше уже предпринимают усилия для того, чтобы каким-нибудь способом вытащить меня отсюда. Я могу попросить их попытаться помочь и вам. Нас переведут в другой лагерь, выбраться из которого будет легче. Вот увидите, мы найдем способ, как спастись. Держитесь за меня, и мы выживем вместе…

– Ты пытаешься нас купить, Берковиц? – спросил Моше ледяным тоном.

– Нет, я…

– Ты явно пытаешься нас купить. Мы находимся в этом чертовом бараке – узники нацистов и узники своей собственной совести, – и нам нужно выбрать, кто из нас будет принесен в жертву. И вдруг ты начинаешь морочить нам голову россказнями про свои деньги… Ну что ж, Берковиц, доставай чековую книжку. Сегодня наступает срок платежа.

Моше, Иржи, Элиас и Отто с враждебным видом уставились на финансиста. Пауль все еще стоял в сторонке. Неподалеку от него находился Яцек. Капо, судя по выражению лица, производил в уме какие-то сложные вычисления.

Мириам подошла к Берковицу и положила ладонь на его впалую грудь. Этот ее жест был похож и на проявление доброжелательности, и на намерение пренебрежительно отпихнуть его назад.

– Он в этом не виноват, – сказала она, оборачиваясь ко всем остальным. – В этом виновато то время, в которое мы живем. Все мы, абсолютно все, и даже он, – она показала на Пауля, – все мы придавлены чем-то таким, что намного сильнее нас. Никто в этом не виноват… – Она повернулась к своему мужу. – Не ты ли, Элиас, не раз и нне два повторял: «Уж лучше будь тем, кого проклинают, чем тем, кто проклинает»?

На несколько секунд воцарилось молчание.

– Нет, Мириам, – сказал затем Моше. – Виноваты все, но виноваты по-разному. Кто-то пытался оказывать сопротивление, кто-то нет. Кто-то нападал, а кто-то всего лишь защищался…

Все заключенные уже так устали, что, не сговариваясь, решили прилечь отдохнуть. Иржи лег прямо на деревянный Iпол, а другие, выбрав несколько одеял, расстелили их нa полу и улеглись.

– Я думаю, что… – начал было снова говорить Моше, однако закончить фразу он не успел.

Неожиданно взревевшие сирены наполнили все вокруг своими пронзительными звуками, от которых, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки.

– Сейчас начнется бомбежка! – воскликнул Моше.

Феликс уснул, положив голову на сплетенные руки. Брайтнер задумчиво смотрел на шахматную доску и одновременно ласково гладил мальчика по светлым волосам.

– Видишь, Феликс, что происходит, когда отсутствует дисциплина, – сказал он, хотя сын его не слышал. – Когда кажется, что противник одерживает верх, начинается паника. Кто-то пытается спасти самого себя и тем самым только помогает противнику выиграть. А следовало бы сопротивляться всем сообща, – Брайтнер показал на белых восемь пешек, – чтобы дать достойный отпор или по крайней мере свести собственные потери к минимуму.

Открылась дверь, и в комнату зашла Фрида. Увидев, что ребенок уже уснул, она улыбнулась.

– Я уложу его в кровать… – тихо сказала она мужу.

– А я тебе помогу, – ответил тот.

В этот момент вдруг взвыли сирены. Комендант прижал к себе сына, инстинктивно пытаясь его защитить. Фрида уставилась на мужа округлившимися от испуга глазами.

– Вряд ли они прилетят именно сюда, – сказал ей Брайтнер. – Так что не переживай.

Вой сирен разбудил Феликса: он раскрыл слипающиеся от сна глаза.

– Папа…

Тут он, видимо, вспомнил о шахматах, а потому взглянул на доску с расставленными на ней фигурами и пробормотал:

– Наша партия…

– Мы доиграем ее завтра, не переживай. А сейчас я уложу тебя в постель.

Завывания сирен становились все более и более пронзительными. Брайтнер зажал ладонями уши сына.

– Не бойся, – прошептал он ему. – Это все ерунда. Скоро закончится. Спи.

Барак, в котором томились восемь заключенных, наполнился радостными криками.

– Они прилетели, прилетели! Что, проклятые немцы, теперь и вам тоже страшно, да?

Иржи, снова запев фальцетом «Ich bin die fesche Lola», стал расхаживать, виляя задом, по всему бараку, как будто он находился на огромной театральной сцене. Моше протянул к нему руки, и они начали, кривляясь, танцевать на деревянном полу, скрипевшем при каждом их шаге.

– Давайте! – завопил Отто. – Давайте, разбомбите тут все! Да здравствует товарищ Сталин, да здравствует товарищ Ленин, да здравствует коммунистическая партия!

– Да здравствует товарищ Черчилль! – крикнул в то «красному треугольнику» Моше.