Пьеро Дельи Антони - Блок 11

Они оба минуту-другую помолчали.

– А сейчас? – спросил затем Элиас.

– Сейчас я еще больше убежден в том, что никто не имеет права жертвовать жизнью другого человека. Ни при каких обстоятельствах.

Элиас вздохнул.

– Да, жизнью другого человека жертвовать нельзя, – сказал он, не глядя на Моше. – Теперь это понял и я. Поэтому я не собираюсь участвовать в этом абсурдном выборе того, кого отправят на расстрел. Ты согрешил передо мной, и я не могу тебя простить. Но ты открыл мне глаза. Я заслуживал суровой кары. Возможно, Бог выбрал ее для меня именно такой.

– Бог не имеет к этому никакого отношения, Элиас.

– Бог всегда имеет отношение ко всему. Даже сейчас, когда он, казалось бы, совсем о нас забыл. Ты предал друга. А я… – Элиас вздохнул, а затем резко открыл глаза и впился взглядом в Моше. – Я предал дочь. Твоя вина не такая тяжкая, как моя.

Моше задумчиво посмотрел на Элиаса.

– Возможно, у нас не получилось бы устроить ей побег, – сказал он. – А может, Иде все равно удалось спастись…

Элиас отрицательно покачал головой.

– Это не смягчает горечи ни той ошибки, которую совершил я, ни той ошибки, которую совершил ты. Только Бог может быть нам судьей… и, возможно, он нас простит.

Элиас с трудом поднялся с пола, потер себе ладонями ноги и встал на колени. Из-под своей лагерной униформы он достал клочок потертой материи и положил его себе на голову. Затем он наклонился вперед так, чтобы его лоб слегка коснулся пола.

– Отойди-ка в сторону. Мне нужно помолиться.

– Взгляни-ка на них, – сказал Яцек, показывая на Моше и Элиаса Берковицу, лежавшему рядом с ним на одеяле. – Они, похоже, уже не испытывают друг к другу такой неприязни, как раньше.

Берковиц приподнялся на локте, надел очки и бросил взгляд в сторону Моше и Элиаса.

– Да уж, – сказал затем он. – Похоже, что так.

– Когда их привели сюда, в этот барак, они друг друга ненавидели, а теперь…

– Близость смерти может оказывать на человека странное воздействие. Кто-то становится трусом и подлецом, кто-то, наоборот, героем.

– Мне раньше не верилось, что я и в самом деле могу умереть.

– Никому в это не верится. Не верится до тех пор, пока тебя не потащат в газовую камеру.

– Ты тоже думал, что никогда не умрешь.

– Большие деньги порождают такое ощущение.

– А то, что ты говорил раньше, это правда?

– Относительно золота? Мне удалось его много вывезти в Швейцарию, мне помог один мой друг. А еще мне удалось припрятать кое-какие деньги в другом месте, причем очень надежном… Не знаю, смогу ли я их использовать, находясь здесь, в лагере. Это как пистолет, который лежит в запертом ящике, а ключа от ящика у тебя нет.

Яцек, приподнявшись на локте и повернувшись к Берковицу, сказал тихим голосом:

– К деньгам обязательно сумеет добраться тот, кто очень-очень захочет это сделать. Я дружу со многими местными офицерами. Я могу достучаться даже до самого Брайтнера.

– К чему это ты клонишь?

– Скажи мне, где ты спрятал деньги. Комендант – человек алчный. Он присвоил себе имущества, утащенного из «Канады», больше, чем все остальные местные эсэсовцы вместе взятые.

– А стоит ли мне тебе доверять?

– Это наш последний шанс. Мы можем подкупить Брайтнера.

– Он не позволит нам выбраться из этого лагеря.

– Ну конечно, не позволит. Но он может перевести нас в больницу, сделать нас писарями у врача. А еще может перевести нас в регистратуру. Или в любое другое подразделение, где тепло, безопасно и лучше кормят. Там нам останется всего лишь дождаться конца войны.

– Конца войны… Ты и в самом деле веришь, что мы сможем его дождаться? Ты думаешь, что, когда русские будут уже совсем близко, немцы просто возьмут и уйдут, а нас оставят здесь в качестве подарка русским по поводу их благополучного прибытия? Ну и наивный же ты!.. Никто из нас не выйдет отсюда живым, потому что мы знаем, что здесь происходило. Гиммлер истребит нас всех до одного и затем станет заявлять перед всем миром, что мы умерли от сыпного тифа. Эсэсовцы разрушат газовые камеры и крематории и скажут, что здесь ничего ужасного не происходило. Скажут, что здесь был обычный лагерь для военнопленных – не более того. И наверняка найдутся те, кто им поверит. «Миллионы уничтоженных евреев? А какие вы можете предъявить доказательства?»

– Подумай, Берковиц. Даже если нам удастся благополучно пережить эту ночь и выбраться из этого барака, мы не доживем не только до прихода русских, но даже и до следующей зимы. Сюда прибудут целые толпы из Венгрии, опять начнутся селекции… И тогда ты с твоими очками уж точно не сможешь отвертеться.

Берковиц помрачнел.

– Да, не смогу.

– Тогда почему бы не попробовать? По крайней мере твоим деньгам найдется хоть какое-то применение.

Берковиц покачал головой.

– Для меня уже все кончено. Деньги мне отсюда выбраться не помогут. Однако я могу посодействовать тому, чтобы сюда не попали другие.

– Не понимаю…

– Ты слышал, что недавно говорил Элиас? В Венгрии готовятся крупномасштабные депортации – точно такие же, какие были у нас, в Польше.

– Ты не сможешь заплатить за спасение целого миллиона евреев.

– Зато я смогу при помощи денег убедить кое-кого вмешаться.

Яцек фыркнул.

– Не тешь себя иллюзиями, как вот он… – Яцек показал на Отто. – Или как они… – Он показал на Пауля и Элиаса. – Мы с тобой во многом похожи. Среди этих людей только мы с тобой на самих себе испытали, что такое нищета…

– Откуда тебе известно, что я прошел через нищету?

– У человека не может быть такой хватки и такой хитрости, какая есть у тебя или какая есть у меня, если он не прошел через настоящую нищету… Наша сила заключается в том, что мы научились думать лишь о самих себе. Только таким способом можно выжить здесь, в концлагере.

– Я тоже так рассуждал… до этой ночи. А теперь взгляни на меня: как я ни хитрил, а все равно угодил в эту ловушку. Моя жена и моя дочь находятся в безопасности в Лозанне – я, к счастью, все же принял кое-какие меры предосторожности. Сегодня ночью я понял, что если пытаться спасти только одного себя, то пойдешь на дно вместе со всеми остальными.

Яцек вытянулся на одеяле. Он уже так ослабел, что у него даже кружилась голова. Внутреннее пространство барака вокруг него, как ему показалось, начало покачиваться, и он закрыл глаза. Берковиц тоже сомкнул веки, сняв очки и аккуратно положив их рядом с собой на пол.

– Смотри, – сказал Иржи Мириам, лежавшей рядом с ним и обхватившей его рукой за плечи, как будто он был ее ребенком. – Яцек и Берковиц, наверное, что-то замышляют. Эти двое внушают мне страх.

Мириам, даже не открыв глаз, пожала плечами.

– Не переживай, они не могут причинить тебе никакого вреда, – сказала она. – Они еще больше напуганы, чем мы.