Рам Ларсин - Девять кругов любви

– Нет! – неимоверным усилием остановил себя Моше, как прерывают ночной кошмар, и прошептал, изнемогая:

– Я верю!

Потом оглянулся. Слава… Богу, никто не заметил его слабости. Рядом скорбно застыли мать Сеньки, Клара и Юдит с Андреем. Слабыми пальцами Моше поправил талит, открыл молитвенник.

– Эль, мале рахамим! – в тоске возвал к Нему Моше. – Шохен ба меромим…

– Что он сказал? – по-русски спросил какой-то мальчик, и мужчина, очевидно, отец, объяснил тихо:

– Бог, полный милосердия, обитающий в небесах…

– Нимца менуха нехона тахат кнафей ашехина ба маалей кдошим ве теорим, – просил Моше, и тот же мужской голос вторил ему шепотом:

– Дай отдохновение под сенью святого духа…

– Бэ ган эден тие менухато…

– В раю будет его покой…

– Вэ ицрор бэ црор ахаим эт нешимато…

– И свяжет жизнь с его душой…

– Амен! – бессильно закончил Моше и, почувствовав на себе любопытный взгляд мальчика, пробормотал:

– Теперь его душа там!

Он поднял руку и замер: вдали, среди голубого неба, в блеске солнечных лучей возникало и приближалось невероятное – сияющий город, который был центром этой земли тысячи лет назад и, должно быть, отраженный воздушными сферами, парил с тех пор в каком-то ином измерении, а сейчас проносился над головами людей, и все кричали, плакали, били себя в грудь, стараясь удержать в памяти этот белоснежный храм, вычурные золотые башни и надменные стены – Иерушалаим, их былую гордость и славу, растоптанную тогда и каждое столетие, и каждый год заново, и потрясенный Андрей тоже не мог удержать слез. Они не стали ему ближе, эти странные, непонятные люди, непостижимым образом втянувшие его в гибельный водоворот своей судьбы, но в их общем, внезапно вырвавшемся отчаянии была и его собственная боль от безвозвратной потери чего-то прекрасного, неповторимого – и вот он стоит среди них и плачет вместе с ними…

Потом это прошло – и минута единения, и острая печаль по умершему, чья короткая жизнь казалась теперь такой же призрачной, как древний город, уже исчезнувший в далеких облаках. Окончилось все яркое, высокое, что бывает сначала в трагедии, и начались ее будни, когда нужно пожимать вялые руки вдовы, безутешно утешать, говорить о том, что она должна теперь думать о дочке, и суеверно отводить взгляд, чтобы не замечать внезапную седину в ее еще недавно рыжих волосах и почерневшее лицо, которое было как у человека, ударенного молнией…

Но Клара не участвовала в этой суете, не замечая ничего вокруг.

Только наедине с Юдит, глянув в ее, полные безмерного сострадания глаза, заговорила сбивчиво:

– Мне нужно сказать тебе… только тебе. Я должна была повиниться перед Сенькой, думаю, он чувствовал что-то… ждал, что я откроюсь ему… но мне было страшно, потому что я знала: он не простит. А когда понял, что я затаилась, ему стало все равно. Он и от араба не побежал поэтому… И вдруг – взрыв…

Клара все время вытирала глаза, хотя они были совершенно сухие.

– Но я все-таки рассказала… кинулась к нему, распластанному на земле… стала шептать об Авихае… как он гарцевал на лошади… и бил собаку… о моей поездке к нему в Беер-Шеву…

Юдит внезапно стало ясно, что будет дальше, она попятилась назад, но та, сжав ее руки, продолжала:

– Не знаю, понял ли он меня, когда лежал там, в крови… Но ты, Юдит, ты должна понять и… простить… Ведь у вас, верующих, снимают грех даже с… самоубийцы, потому что перед самой смертью он обязательно покается. Я тоже в какое-то мгновение испугалась того, что делаю, но было уже поздно… А теперь его нет… Но есть Ханалэ и сенькины книги… Он зачитывал меня стихами почти до обморока, а потом я приходила в себя от его горячих губ, и на мне не оставалось ни одного не целованного места. Он говорил: женщина – самое красивое существо на свете. Евреи знают это лучше всех. Даже когда Моисей пошел к Богу, они поклонялись ее золотому тЕльцу, а в Библии сделали ошибку в ударении.

– Дай мне уйти! – попросила Юдит.

– Уходи… уходи… Только не делай из себя святой. Я видела, как ты стояла возле этого парня из буфета, как он гладил бутыль с соком, словно твое тело. Должно быть, тут дело семейное. Думаешь, мне не известно, чем он занимался с Орли? Тебе, своей строгой сестре, она ни в чем не могла признаться, а от меня не скрывала ничего…

– Я не знаю, как тебе помочь… – сказала Юдит и увидела отца, стоявшего у машины. Подошла к нему, помолчала.

– Передай маме, что я ее люблю… – Юдит чуть не сказала это по-русски. – И тебя! – Она коснулась его лица, серого, увядшего, в котором только она еще могла различить прежние черты, выражавшие доброту и тревогу.

Моше открыл дверцу.

– Мы могли бы жить вместе, если вы обвенчаетесь по закону Авраама. В доме для всех хватит места.

– А где оно, мое место, папа? – потерянно спросила она. – В прошлом, когда меня окружала сладкая ложь, или здесь, в этой новой жизни, с ее отвратительной правдой?

Юдит долго смотрела на опустевшую дорогу, пока не услышала голос Андрея:

– Хочешь, уедем отсюда на время? Подышим другим воздухом. Может быть, в Эйн Карем. Нисим будет рад. Он звонил несколько раз, звал в гости.

– Да, – встрепенулась Юдит. – Нужно глянуть, как там Гекко, полить вазоны. Наверное, все завяло без меня.

Но она ошибалась.

Каждый листик блестел свежестью в широких горшках, а земля вволю полита щедрой рукой хозяина. Он не любил ярких цветов, говоря, что их красота обманчива и нескромна, и учил девушку находить неброские, затаившиеся растения, чей запах выражает простую и чистую душу.

Покоренная его бесхитростной мудростью, она стала приносить с поля пахучие травы – те, что разделяли ее чувства: волнующе-мечтательный розмарин, задумчивую нану, тревожно зовущий куда-то рейхан…

– Не понимаю, почему мы ушли отсюда? – печально проговорила Юдит.

– Не хотелось быть причиной раздоров между братьями. Хаим требовал от Нисима этот домик. И как раз тогда Сенька позвал к себе, в «Новую Иудею».

– А где… – удивилась она, но Гекко уже был здесь, радостно сновал между ними, предпочитая, как всегда, Юдит, которая осторожно увертывалась от него, чтобы не задеть, а тот все быстрее скользил вокруг ее ног, словно кружась вместе с ней в каком-то невероятном танце. – Странно, мы всего раз танцевали с тобой – на нашей свадьбе… свадьбе?.. – слова Юдит, казалось, обращены не к Андрею, а к маленькой ящерке, сочувственно окрашенной в розовый цвет. – Так трудно избавиться от маминых наставлений… что только хупа соединяет любящих. А без этого нет никакой уверенности, что они останутся неразлучны потом… или потом вообще ничего не будет, как в этих стихах Гейне?

Гекко, бледно мерцая, напрасно пытался разрешить ее сомнения.