Рам Ларсин - Девять кругов любви

– Мы хотели навестить Нисима, – напомнил Андрей.

Она склонилась над своим маленьким партнером.

– Пойдешь с нами?

Тот вдруг потемнел и, испугавшись чего-то, юркнул за половицу.

– Видно, это только наш с тобой путь, – сказал Андрей.

Старого тайманца нигде не было, они прошли к винограднику, надеясь, что он возится там с какой-нибудь привитой лозой.

– Нисим! – закричали оба в один голос, но им ответил колокол с русской часовни, чей медный звон гулко поплыл над монастырскими стенами и кипарисами, обступавшими ломаные улочки, по которым ходил когда-то Иоанн Креститель.

Андрей потому и поселился среди этой пасторали, что она напоминала ему детство, серебристые клены вокруг их старого дома, тесного от множества юридических книг и незаконченных пейзажей. Рядом стояла Никитская церковь, выкрашенная, казалось, той же голубой краской, что и высокое небо, а вдали лениво текла Мойка. Мама рисовала реку и пушкинскую Лизу, бросившуюся в ее мутные воды, часами засиживалась на лугу или в студии, забыв обо всем на свете.

Так случилось и в тот день, когда у них собрались гости отпраздновать его семилетие, но хозяйку не застали. Дмитрий Павлович, который никогда не сердился на жену, немедленно отправился ее искать, и Андрей с ним. Хитрая тропинка, заставив их пробираться между жалящими кустами крапивы, привела, наконец, к ветхому строению с широкими, кое-где побитыми стеклами, похожему на заброшенную оранжерею. Внутри было густо накурено, несколько человек колдовало над мольбертами, а из дальнего угла звал Рюминых бородатый, очень довольный чем-то толстяк. Держась за большую отцовскую руку, Андрей прошел вперед и потерял дар речи: на еще не высохшем холсте он увидел маму, совсем… голую… и сбоку – настоящую, тоже без клочка одежды, скрытую раньше спинкой кресла. В ужасе глянул он на отца, как всегда невозмутимого и благодушно улыбавшегося, и бросился прочь из этого гадкого места…

После того дня Андрей перестал ее замечать, проходил мимо, не сказав ни слова, словно ее не было вообще, а она, страшно страдая, не смела признаться сыну, что его отчужденность – слишком тяжкое испытание для ее больного сердца.

И правда: вскоре она перестала существовать на самом деле…

Когда они вернулись с похорон, отец сразу ушел к себе, затаился, на зов не отвечал. Маясь смутным, необъяснимым чувством вины, Андрей решил, наконец, открыть дверь. Дмитрий Павлович неподвижно сидел на полу, у большой картины, не отрывая запавших глаз от жены, вырванной из небытия талантом художника.

Андрей затаил дыхание. Должно быть, детство оставило его в тот час, потому что он мог, не смущаясь, смотреть на эту прекрасную нагую женщину, которая была его матерью.

Об этом Андрей и отец вспомнили на аэродроме Бен Гурион перед возвращением Дмитрия Павловича и Дарьи в Питер…

– Вот где, наверное, Нисим! – показала Юдит на открытую дверь погреба.

Они спустились по крутым ступеням, слыша возбужденные голоса и смех. Внизу, за овальным проемом, был свет, а дальше, у стола сидели трое – хозяин с уже знакомым им мальчиком Туви и женщина, такая же черноволосая и белокожая, очевидно, его мать.

– А это что, Двора? – Нисим налил в рюмку светлое, чуть зеленоватое вино.

Та пробовала, причмокивая и колеблясь:

– Может быть, рислинг?

– Рислинг Эмеральд! – захохотал старик, как бы невзначай касаясь дориной ладони, которую она осторожно отвела в сторону.

Туви, конечно, видел все. Истосковавшись по семейному теплу и уюту, он сладко выругался по-молдавски:

– Мама дракулуй! – и его ангельские губы скривились от назидательного шлепка матери.

Тут Нисим заметил Андрея и Юдит:

– Брухим а-баим! Я вас заждался!

Обняв гостей, он подвел их к Дворе:

– Хочу познакомить вас с матерью… Да где же он? Убежал. Не иначе, обиделся… – его голос выдавал неподдельную тревогу. – А ведь здесь много запутанных ходов! – и вместе с Дворой исчез за пирамидой пузатых бочонков.

Через несколько минут невероятный шум возвестил об их счастливом возвращении.

– Где ты был? – спрашивала еще не успокоившаяся женщина.

– Где я был? – по-еврейски ответил Туви.

– Да, где ты был? – вторил Нисим.

Мальчик недоумевал:

– А где я был?

– Вот я и спрашиваю, – допытывалась Двора. – Где ты был?

– Где я был? – сын в отчаянии выпучил глаза, а Нисим настаивал:

– Так где же ты был?

– Где я был! – заревел басом оскорбленный ребенок.

Юдит и Андрей заворожено следили за развитием этой сцены – трепетное начало, потом закатывание глаз горе, ужас от взаимного непонимания и вдруг – раздирающая сердце кульминация на фоне страстных завываний в стиле театра идиш, чего не избежал даже старый тайманец.

Наконец, все успокоились. Но невсамделишная атмосфера водевиля осталась – она была во вкрадчивом голосе Нисима и смущении Дворы, гротескной разнице их лет, в том, как он ловил взгляд молодой женщины – и тогда, казалось, темные бугры на его страшноватой физиономии разглаживались под волной вырвавшегося наружу чувства.

– Что ж, давайте отметим. Нашу встречу как следует! – пошарив среди бутылок в нише толстой стены, хозяин раскупорил одну, странной формы и покрытую благородной сединой пыли.

– Заветная!

Рубиновое вино, как застоявшаяся кровь, хлынуло из узкого горла.

– А мне, а мне? – заявил о своих правах самый младший из присутствующих.

Юдит встревожилась:

– Алкоголь?

– Посла ты… – огрызнулся тот, но, увидев реакцию матери, сам закрыл ладонью собственный рот.

Двора грозно глянула на сына и вдруг засмеялась. Очень молодая, подвижная, она скорее походила на его старшую сестру, чем на мать.

– И тебе, капара, а как же! – подмигнув гостям, Нисим незаметно налил мальчику виноградного сока.

– Теперь можно пить. Только пусть Двора скажет. Что это такое?

Смутившись, та вспоминала его уроки: стакан с мрачно мерцающим зельем был поднесен к свету, терпкий аромат осенних ягод втянут в ноздри, густая дурманящая влага пригублена – впрочем, без какого– либо результата.

– Си… – шепотом подсказал взволнованный учитель, и оба крикнули вместе:

– Сира!

Нисим был счастлив.

– Сира – вино особое, с хитринкой. Открывает себя не всем. Не знаю. Чего французы назвали его так. А по нашему это – лодка, – незалеченная астма заставляла его делать частые паузы. – Ну, доброго плавания!

Все выпили, Туви тоже, и даже Юдит под настойчиво ласковым взглядом хозяина хлебнула разок-другой и ощутила, что и впрямь медленно плывет куда-то, оставляя позади невзгоды этого дня.

– Настоящее вино! – доносился к ней взволнованный голос старика. – Последнее, однако. Мне уже не под силу… вести хозяйство. А если виноградник…перейдет к брату… он выкорчует благородную лозу… потому как за ней нужен уход… посадит дешевые сорта… да на рынок, пьяницам… Смотрите, – он собрал в углу ворох увядших листьев и принес к столу. – Лежали на земле оборванные. Уверен, дело рук Хаима. А ведь им больно! Ну просто вижу, как брат. Ходит по ночам между рядами. И рвет, рвет… Разве человек в своем уме способен на такое? – Нисим махнул рукой. – А сам говорит, что это я ненормальный. Помнишь, он хотел. Отвезти меня в психушку?