Кингсли Эмис - Эта русская

Очень, очень нескоро они свернули с трассы на дорогу, которая вилась прямо посреди полей, а не на порядочном расстоянии от них. Анна перестала объяснять ему, что в Москве уличным воришкам уже нечем поживиться у прохожих, кроме надетых на них обносков, таких же, как обноски, надетые на всех остальных, и стала озираться по сторонам.

– Видимо, в такой маленькой стране волей-неволей приходится пускать в дело каждый клочок земли, – проговорила она сочувственно. – Впрочем, я думаю, все гости из России что-нибудь такое говорят и тебе уже надоело. Ничего, что я не оригинальна, а?

– Разве ты не оригинальна? Мне казалось, еще как. – Ричард начал говорить без тени иронии, но быстро сменил интонацию. – Да. Хотя, впрочем, ты знаешь, не так уж много я вижу гостей из России.

– Разве? Мне казалось, ты каких только русских не знаешь в Лондоне.

– В общем, немногих. Я на пушечный выстрел не приближаюсь ко всяким официальным лицам и их окружению, вот к посольству например…

– И правильно делаешь – они либо стукачи, либо зануды.

– Те, с кем я общаюсь, все, в общем, из одной категории – старики, которые осели здесь. Ну и, конечно, их дети, хотя иногда…

– Ты имеешь в виду эти несчастные полутрупы у госпожи Бенды и им подобных. Я все думаю о них, и всякий раз, как думаю дольше двух секунд, мне хочется повеситься. Я и других таких же видела. Наверное, профессор Леон с Хампарцумяном и эти их две старушки тоже из той же категории, просто их я лучше знаю. Все они – как персонажи из сказок; обреченные стареть и умирать, а внутри оставаться прежними, с теми же идеями, мыслями и воспоминаниями, как в тот день, когда они попали из настоящей жизни в заколдованный сад. Ричард, ну ведь ты наверняка знаешь и других русских, другого поколения.

– Да, знаю, хотя и немногих, но у нас с ними очень мало общего.

– Как, ведь у вас нет языкового барьера?

– Здесь они не хотят говорить по-русски, Анна, они хотят говорить по-английски, а еще лучше – по-американски. Это то, к чему они стремятся, ради чего приехали. Ты считаешь, они не правы?

– Разумеется, считаю. – При одной мысли об этом она вспыхнула от гнева. – Как они могли бросить свою страну? Они что, и семью бы свою бросили? Я не имею в виду уехать на время или выйти замуж, но бросить совсем, забыть, сделать вид, что у тебя вообще нет никакой семьи? Ты бы так смог?

– Ну, а если бы, предположим, отец бил меня? Без всякого повода?

– Даже если бы и бил! Тем более надо остаться! А кто защитит твою мать? Сестер, младшего братишку? Смотри, я – единственная русская в Англии, которая не стесняется говорить по-русски, которая, не хочу тебя обидеть, не хочет выглядеть ни англичанкой, ни американкой, – да, я попросила научить меня английскому, но это только из-за тебя. В России всегда было плохо, и всем ясно, что теперь становится еще хуже, скорее всего, лучше не станет никогда и уж всяко не на моем веку, но это моя родина, я там живу, там мой дом. Единственная беда во всем этом – то, что я люблю тебя, а твой дом – здесь, и ты ведь никогда не уедешь из Англии, правда, никуда и ни за что? Правда?

В последних словах прозвучала полная безысходность. Ричард порадовался, что парой минут раньше остановил машину и съехал на обочину.

– Я как-то об этом не думал, – проговорил он. – Но я люблю тебя.

Только сейчас он заметил, что на ней темно-красное платье, которое выглядит изящно и очень ей идет. Точнее, на его взгляд, оно выглядело таким же необычайным и поразительным, как любой из нарядов Корделии, и он чуть было не подумал, а хорошо бы Корделия оказалась здесь и объяснила, что между ее нарядами и этим на самом деле нет ничего общего. Нет. Все-таки не подумал.

– И пятиминутного разговора с тобой достаточно, чтобы понять, что ты никогда не уедешь из Англии. При одной мысли об этом ты становишься совершенно другим человеком. – Анна сидела и улыбалась ему, уронив руки на колени. – Я слышала, что ты сказал, любимый. А теперь давай-ка заводи машину и поехали. Я так полагаю, то, куда мы едем, не очень далеко от лондонской трассы.

– Всего несколько миль. Можно я…

– Ты о чем?

– Я так полагаю, ты раньше видела этого Котолынова?

– Никогда. Ричард, он же уже почти двадцать лет живет на Западе.

– Господи, неужели так долго? Ах, ну да, конечно, он ведь какое-то время провел в Гарварде, верно? Я все гадал, почему он не остался в Штатах.

– В Америке и без него слишком много русских писателей. Начиная с Солженицына.

– А. Ты хочешь сказать, он испугался конкуренции?

– Это одна из бед всех, кто уехал жить за границу. Каждого провозглашают истинным голосом России, а быть одним из дюжины истинных голосов не так уж весело. Понятное дело, Котолынов утверждает, что в Англии жить куда приятнее. Скорей всего, так оно и есть.

– Ты слишком строга к нему, Анна. Не забывай, он отсидел восемь лет в Воркуте, а потом еще была история с этой, как ее там…

– Что ты, я не осуждаю его за то, что он уехал, и никогда не стала бы осуждать. И никто из тех, кто знает, как оно там, не стал бы. Ни один русский. Испытали на собственной шкуре. Не надо, пожалуйста, я знаю, что мне лично очень повезло.

– У меня нет никакого права судить об этом. Прости.

– И все-таки ты чувствуешь мое осуждение и осуждаешь это осуждение.

– Ну, поскольку через несколько минут теб предстоит с ним встретиться…

– У тебя что-то на уме. Давай выкладывай.

– Ну… ты ведь, наверное, знаешь эту историю про Ахматову и ее сына. Про другую Анну.

– Она умерла, когда я была совсем маленькой Когда-то ее стихи были запрещены, но давно. А что случилось с ее сыном?

– Я не знаю подробностей, но, в общем, у ее сына были какие-то неприятности с властями. Или могли бы быть, если бы он не перестал чем-то там заниматься. И тогда… Ахматова стиснула зубы и написала оду Сталину и… его оставили в покое. Она поступилась своей совестью ради сына.

– И молодец, – без колебания отозвалась Анна. – А что ей еще оставалось? Совершенно правильно сделала, хотя, видит Бог, у нее просто не было выбора.

– Людям со стороны легко высказывать такие скорые и решительные суждения. Людям вроде тебя. Вроде меня, но и вроде тебя тоже. Но смысл моего рассказа не в этом. А в том, что, когда это случилось, никто не сказал ей ни слова. Ни упрека, ни сострадания, ни поздравлений, ни сочувствия, ни сожалений – ни слова, ни в осуждение, ни в поддержку. Ни молчания, ни отведенного взгляда. Ни от кого – ни от друга, ни от поклонника, ни от противника, ни от соперника, ни от бюрократа, ни от продавшегося властям писателя, ни от единого мужчины, ни от единой женщины. Потому что все поняли. Прости, Анна.

– Ты опять решил остановиться?

– Нет, ищу проселочную дорогу, уходящую вправо. Подожди-ка, кажется, вот она. Да, все правильно.