Хелен Браун - Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут

Филипп казался невозмутимым. Джона смотрел на хозяйку, не моргая. Катарина внезапно заинтересовалась вчерашней газетой.

Моя бритая набожная дочь собиралась в монастырь уже в третий раз. Это могло означать только одно.

– Ты решила стать монахиней?

– Я пока не знаю, – ответила Лидия. – Хочу просто попробовать, каково это. На время.

Я уточнила, что значит «на время». На пару недель? Месяцев? На всю жизнь?

И опять «не знаю». Ненавижу эти слова.

– А ты не можешь подождать до окончания университета? – спросила я.

– Это я могу сделать в любое время, – беззаботно отозвалась Лидия.

А я-то думала, что мы счастливо миновали бунтарский период. Если кого и винить в случившемся, то только одного человека. Монаха. Почему дочь по-прежнему все от меня скрывает?

Пытаясь совладать с эмоциями, я постаралась трезво оценить ее поведение. Забота об инвалидах и вегетарианство – это разумно и всесторонне приветствуется. Но брить голову и становиться монахиней – уже за гранью нормальности. Она что, хочет стать святой поколения Y?

Когда-то я интересовалась святыми. Обычно они происходили из семей со средним достатком. Будда вообще был принцем, Франциск Ассизский и его подружка святая Клара тоже в детстве не жаловались на бедность. Но при этом отказались от богатства своих родителей ради веры.

Отец и мать святой Клары были вне себя от горя, когда дочь сообщила им о своем решении. Их скорбь запечатлена на фресках церкви Святой Клары в Ассизи. Хотя выражения лиц на фреске не слишком информативны (за исключением сердитой монахини, которая недобро поглядывает на мать Клары), название объясняет ситуацию: «Клара цепляется за алтарь, чтобы семья не могла забрать ее домой».

Чувствую, если мы попробуем встать на пути у Лидии, получится то же самое…

Глядя на дочь, я попробовала отыскать в случившемся положительные стороны. Утешение номер один: гражданская война на Шри-Ланке закончилась. То есть теперь она будет не в такой смертельной опасности. Удивительно, но в двадцать пять лет Лидию уже можно было назвать опытной путешественницей, которая умела справляться с неприятностями. Если вспомнить телефонные разговоры, проблем с сингалийским у нее тоже нет. Учитель и монахини встретят ее в аэропорту и сразу отвезут монастырь, который она хорошо знает.

Если эта упрямая девушка действительно хочет провести остаток жизни на далеком острове, отрешившись от мира, я не могу ей помешать.

Внезапно накатила чудовищная усталость. По правде говоря, у меня больше не было сил спорить. Нет смысла бороться с характером нашей дочери – да и нашего кота, если уж на то пошло. Все, что я могла сделать – жить своей жизнью. И разрешить им жить своей.

К тому же Лидия была рядом эти два года и во всем меня поддерживала. Пришла пора отступить и признать, что у нее есть право самой определять свою судьбу.

– Ну… – сказала я, чувствуя, что все затаились в ожидании взрыва. – Если хочешь стать монахиней, значит, у тебя есть на то причины. Не скажу, что я в восторге от этой идеи, но я полностью на твоей стороне.

Удивительно, но я ничуть не кривила душой.

Всю следующую неделю я с любопытством наблюдала за сборами Лидии. Раньше меня пугало все, связанное со Шри-Ланкой. Теперь я хотела лучше понять мир, частью которого собиралась стать моя дочь, и даже пыталась представить, каково будет посетить ее монастырь. Скорее всего, поездка выйдет не из легких…

Здесь, дома, мне предстояли куда более прозаические испытания. Пока Лидия готовилась к отъезду, я стремительно приближалась к последней стадии реконструкции груди: татуированию соска. Будучи главным оценщиком искусственных сосков, Филипп авторитетно заявлял, что ему нравится то, что есть. Но меня смущал неестественный цвет «бледнолицего брата». И раз уж я зашла так далеко, нет смысла отступать.

Правда, татуировки – это иглы . И там не будет доброго анестезиолога, который поможет тебе сладко проспать весь процесс. Пока я размышляла над своей печальной участью, Джоне вздумалось поиграть с удочкой. Глядя на то, как он подпрыгивает за добычей, я мечтала быть больше похожей на кошку. Даже наш невротичный питомец вряд ли стал бы тратить время на переживания по поводу иголок.

Когда Джона наконец напрыгался и развалился на ковре, подставив солнцу блестящие бока, его подхватила на руки Катарина.

– Ах, Джона! – воскликнула она, зарываясь носом в мех. – Ты – лучшее средство от стресса!

Колокольчик материнской тревоги подал голос.

– Что тебя беспокоит? – спросила я.

– Презентация для экзаменов. По поводу иммиграции, – ответила дочка, поглаживая Джону по носу – кот это обожал.

Катарина серьезно интересовалась проблемами беженцев. По выходным она преподавала английский детишкам из Судана. Порой я замечала знакомый обвинительный блеск в ее взгляде. Лидия осуждала нас за то, что мы мало делаем для немощных, а Катарину разочаровывало недостаточное внимание родителей к беженцам. И мне было слегка не по себе от мысли, что в нашем доме с легкостью разместились бы несколько суданских семей.

В последнее время я сильно переживала за младшую дочь. Она побледнела и похудела, под глазами появились круги. Пластырь на локте становился больше с каждым днем – он прикрывал либо грибковую инфекцию, либо раздражение. В любом случае, эта болячка явно намекала на стресс. Как-то утром я спросила Катарину, во сколько она вчера закончила делать уроки. Дочь ответила, что в полдвенадцатого, но я знала, что она оторвалась от учебников далеко за полночь. Катарина пообещала, что сегодня постарается лечь пораньше.

Сажая кота на когтеточку, она заметила, какие у него сухие лапки. Джона бросил на меня жалобный взгляд, когда я принялась осматриваться его передние конечности. Действительно, подушечки были жесткими, словно наждачная бумага. Беженцам я помочь не могу, а вот с этой проблемой, пожалуй, разберусь. Джона с любопытством смотрел, как я втираю крем для рук ему в лапы. А потом быстренько его слизал.

К тому времени Лидия уже давно проснулась. Заглянув на кухню, она предложила подбросить

Катарину до школы, а меня – до тату-салона. Мы не стали отказываться.

Тату-салон представлял собой неопрятный коттедж с невнятной вывеской на заборе. К нему вела окаймленная кустами дорожка из кирпича. Лидия подождала, пока я скроюсь из виду, и поехала по делам. Дверь мне открыла светловолосая женщина. Я сразу обратила внимание на ее лицо. Ни родинок, ни шрамов, ни морщинок – оно было технически совершенным. Как будто кто-то нарисовал ее черты на чистом холсте. Лишенная многочисленных недостатков, которые делают лицо настоящим, эта женщина казалась звездой дневного сериала.