Сара Маккой - Дочь пекаря

На заднем плане играл «Сель и синий горизонт» [56]. Диск мама ставила на всех семейных праздниках – утверждала, что это «хорошая фоновая музыка». Реба затосковала по дому. Пощупала кольцо.

– Нельзя так долго не звонить. Я понимаю, работа, часовые пояса, все трудно, но, милая, есть же люди, которые о тебе беспокоятся, – сказала Диди.

– Знаю. Прости меня.

– Я скучаю по своей сестренке.

– Я по тебе тоже скучаю. – Реба откинулась на спинку стула, стараясь, чтобы голос не дрожал. Ее переполняло, но она не могла дать себе волю. Не сейчас.

– Ты там как?

– Хорошо, хорошо.

– Угу, голос такой, будто аж прыгаешь от радости.

– Устала.

– Так устрой себе каникулы! Приезжай домой пораньше. Я тебе затем и звоню. Ты когда приедешь на Рождество?

– Я… ну…

На прошлое Рождество она не поехала, отговорившись новой работой, но на самом деле просто не смогла бы смотреть на папин чулок для подарков рядом с их чулками и на маму, которая изо всех сил веселится. Она в то время как раз начала встречаться с Рики и предвкушала романтический сочельник. Вдвоем. Без традиций, без ожиданий. Чистый лист. Мама и Диди покивали, хоть и расстроились, но вряд ли отговорка снова сработает.

– И даже не пытайся сказать, что не приедешь. Закачу истерику – клянусь Святым семейством!

– Диди, пожалуйста. – Реба надела кольцо на большой палец, покрутила.

– Не надо мне дидикать! Даже слушать не хочу! – Она фыркнула. – Я же не могу затащить тебя в самолет.

Реба слегка расслабилась. И впрямь не может.

– Так что придется мне слетать в Эль-Пасо.

– Что? – Реба вскочила и уронила журнал.

– Ты небось опять хотела пропасть без вести, так что я заранее купила билет. Прилетаю на неделю между Рождеством и Новым годом.

– Ты с ума сошла. У меня работа, у тебя работа, и…

– Ты меня что, в дом не пустишь? Реба, я прилетаю. Говорить тут не о чем. Так что подбери с пола трусы и смирись.

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

2 февраля 1945 года

Элси отпраздновала свой семнадцатый день рождения полночным пикником на полу спальни. Тобиас насыпал в ржаное тесто анисовых семян и слепил корону. Из печи она вышла темной и ароматной, как лакричная конфета. В центр они поставили свечку. Праздник получился маленький, ни пира, ни родных, как в предыдущие дни рождения, но Элси многого ждала от своего восемнадцатого года, и ей было хорошо с Тобиасом. Едва прокуковало полночь, Элси задула свечу и комната погрузилась во тьму.

Три дня спустя папа, мама и Йозеф вернулись с мальчиком, которого Элси в жизни бы не узнала, не войди он в пекарню со словами:

– Я Юлиус. Мне тут не место.

Он так не походил на своих родителей ни внешностью, ни характером, что Элси готова была с ним согласиться. Впрочем, вслух она ответила:

– Очень приятно. Хотела бы познакомиться получше. Я твоя тетя.

– Да знаю я, – сказал он и задвигал носом, как поросенок. – А чем это воняет?

Она только что разделалась с партией луковых хлебцев и не стала обращать внимания на его грубость.

– Где Гейзель? – спросила она.

Папа протянул маме свой чемодан:

– Отнеси наверх, Луана. – И повернулся к Йозефу: – Спасибо еще раз за все, что ты сделал для нас.

Мужчины обменялись тяжелыми, многозначительными кивками.

– Что? – спросила Элси одного, потом другого. – Что?

Папа властно поднял руку:

– Позже. День был тяжелый, Элси. – Он мягко тронул Юлиуса за плечо: – Пойдем. Поешь чего-нибудь перед сном.

Йозеф остался с ней наедине.

– Выкладывай, – потребовала она.

Он поглубже натянул фуражку.

– Гейзель ушла из Программы.

– Ушла? И куда поехала? Она приедет сюда? – Лучше пусть тебе все объяснят родители, чем я.

Она поняла, что спрашивать больше не надо. Неделю назад гестапо расстреляло садовода Ахима Тальберга. Его преступление состояло в том, что он сообщил в пивной новость об отступлении немецкой армии в Словении. За соседним столиком сидели гестаповцы. Обменявшись парой слов, они вытащили пистолеты, и через полминуты бедняга Ахим уже лежал мертвый, а холодная пивная пена растекалась по столу.

Фрау Раттельмюллер продолжала покупать булочки по утрам и делиться новостями. Элси еще не вполне доверяла фрау, но выслушивала ее как преданный союзник. Пока родителей не было, Элси снабжала фрау дополнительными булочками и сдобой. Конечно, так, чтобы папа не заметил, когда приедет. Тобиас был тощий, но, видимо, настало время всем худеть. На ней самой висели платья. На черном рынке и то не было мяса, даже костлявого кролика не найти. Леса опустели, зверье подъели начисто. Элси спрятала немного картошки за поленницей в кухне и молилась о ранней весне. Если весна запоздает, они тут в скелеты превратятся.

Элси потеребила обшлаг. Йозеф взял ее за руку, пальцем погладил кольцо. Элси носила его как талисман. Что-то надвигалось. Уже который день зловещей бурей накатывал страх.

– Прости, я не могу остаться, – сказал Йозеф. – Меня срочно вызвали в Дахау.

– Ты уезжаешь? Надолго?

– Пока наши войска не оттеснят союзников.

Волна тошноты захлестнула ее. Кто теперь их защитит? По слухам, Красная армия оказалась сильнее, чем все полагали, и скоро войдет в Берлин. Элси очень боялась врага, но при мысли о том, что могут сделать с ней сограждане, поднималась жгучая паника. Семья Грюнов исчезла ночью, но, как доказал случай с Ахимом Тальбергом, солдаты становились все бесстыднее и немедля разделывались с каждым, кто откроет рот. Йозеф ее союзник, однако он уезжает, Гейзель исчезла, у них на руках остался Юлиус, в спальне прячется Тобиас, а Германия проигрывает войну. Все это разом накатило на нее, и руки стали липкими, а на лбу выступила испарина.

Йозеф решил, что она беспокоится за него.

– Со мной все будет в порядке, – заверил он. – Вот увидишь. Все будет хорошо.

Он нагнулся поцеловать ее. Элси инстинктивно уклонилась и увидела боль и досаду в его глазах. Добрый Йозеф хотел лишь одного – уберечь ее и защитить, и все-таки она его не любила.

Он кашлянул.

– Я буду тебе писать.

Она кивнула и даже не обернулась, когда он ушел. Теперь они могли надеяться только на себя.

Элси поднялась в мамину спальню и постучалась:

– Мам?

– Да, милая, входи.

Мама распаковывала чемоданы и убирала вещи в шкаф. Лицо застывшее, под глазами чернеют тени.

– Юлиус поужинал? Мы купили ветчину, но ему не понравилось. Подтухла, наверное, но что поделаешь? Папу я заставила поесть. Пускай протухшая, а все ветчина. Иначе откуда силы-то появятся? Он уже не молод. – Мама говорила и говорила, снова и снова расправляя складки на папином свитере. – Мы уехали в такой спешке. Но папа не зря мне твердит, что вы, девочки, выросли, можете сами о себе позаботиться. Я уже раз десять вам показывала, как делать гуляш. Вы уже большие, я не могу вас непрерывно кормить, одевать и следить, куда вы ходите. – Она перевела дыхание. – Вы уже не дети, а у меня нет времени с этой пекарней и покупателями и с этим домом, где всюду сквозняки, а теперь еще и за Юлиусом присматривать. Он, конечно, не младенец, как двойняшки… – Она зачем-то подняла толстый вязаный свитер и встряхнула. – Но ему нужна мать. Тебе придется больше помогать отцу. Я не смогу все время торчать на кухне, потому что здесь теперь Юлиус, и…