Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк

— И тебе разрешили остаться в армии?

Вольф рассмеялся.

— По приказу генерала фон Фауштенбурга меня перевели из моего боевого батальона в штаб 6-й армии. Теперь я развожу депеши на новеньком «БМВ». Недурно, правда?

Гюнтер был удивлен еще больше.

— А здесь что нового? — спросил у него Вольф.

Гюнтер пожал плечами.

— Многих мужчин забрали в армию, поэтому на фермах Рейнланда не хватает рабочих рук. Мой отец утром забирает из лагеря одного военнопленного, чтобы тот помогал нам по хозяйству, а вечером отвозит его обратно. Скай — приятный малый. Он не говорит по-немецки, но хорошо работает. В последнее время отец даже приглашает его обедать с нами по воскресеньям. — Гюнтер понизил голос. — Я, наконец-то, получил диплом механика, поэтому, наверное, меня тоже скоро заберут в армию.

Вольф улыбнулся.

— Нет, тебя не заберут. У тебя уши будут торчать из-под шлема. — Он вдруг резко повернулся к Еве. — Ну ладно, поехали домой.

Ева уже не могла дождаться окончания богослужения, но ее отец словно прирос к кафедре. За последний год людей в общине заметно поубавилось. Чем выше были материальные достижения страны, тем меньше немцы проявляли интерес к Богу. Несколько лет назад, когда Гитлер возродил надежду сломленного народа, на церковных скамьях не было свободных мест, но теперь, получив желаемое, люди, похоже, больше не нуждались в надежде.

Ерзая на своем месте, Ева уже начала нетерпеливо постукивать ногами по полу, хотя и чувствовала себя немного виноватой за такое поведение. Богослужение затянулось из-за особых молитв о двух скорбящих семьях, которых в течение недели навестили представители партии с официальными уведомлениями из Вермахта. Ева искоса взглянула на чету Хербстов. Они сидели с каменными лицами. Их сын погиб неделю назад, попав в засаду под Варшавой. У Евы к горлу подступил ком. Она перевела взгляд на Дормайера, сапожника. Его единственный сын сгорел в самолете в небе над Лондоном.

Ева видела, что Вольф тоже нетерпеливо ерзает. К своему стыду, она в глубине души не раз мечтала увидеть на своем столе телеграмму, в которой было бы большими черными буквами напечатано: «Ефрейтор Вольф Кайзер, Вайнхаузен, погиб смертью храбрых…»

Наконец, органистка нажала на педали, и собрание встало, чтобы спеть завершающий гимн «Христос, наш Господь, к Иордану пришел». После последних слов пасторского благословения Ева поспешила вместе с Вольфом на улицу, где они остановились в ожидании родителей. Им предстояла совместная поездка на поезде в Хадамар.

Проходя мимо Вольфа, все восхищались его медалями.

— Тебе очень идет униформа, — сказала Герда.

— Спасибо, — ответил Вольф. Его пальцы сразу же потянулись к черному Железному кресту, прикрепленному ко второй пуговице кителя. Ева подумала, что Вольф играется со своей медалью, как католики с четками. — Вы сегодня тоже отлично выглядите, фрау Фольк.

Герда разгладила складки на своем новом платье из Парижа. Мужу она сказала, что этот шелковый наряд в горошек — подарок партийного гаулейтера из Гамбурга, но он прекрасно понимал, что это неправда.

— Ну что, мы готовы?

Сердце Евы рвалось в Хадамар. Ей не терпелось поскорее обнять своего ребенка. Она была уверена, что Германа выпишут. Вольф согласился поехать с ними, сказав, что «осознал свой родительский долг». Однако Ева заплатила за его помощь большую цену. Когда в первый вечер после возвращения Вольфа его руки добрались до нее, она уступила только ради Германа. Ева знала, что сделает это еще раз, даже если после этого ей опять придется рвать на улице под покровом ночи. В такие моменты, ей хотелось повеситься на длинной веревке, крепко привязанной к серпу луны. Только мысли о возвращении домой Германа удерживали Еву от того, чтобы броситься в Мозель.

Впрочем, через несколько дней после приезда Вольфа она с удивлением обнаружила, что он необычайно добр с ней. Он был терпелив, снисходителен и даже нежен. Вольф попросил Клемпнера дать Еве отгул, чтобы вместе с ней прокатиться по полям на мотоцикле и погулять по зеленым берегам Мозеля. Он нарвал для нее букет цветов и купил новое платье в Кобленце. Вольф даже вернул Еве брошь, купленную во время их свадебного путешествия. Но что было еще важнее, он признал, что ему необходимо измениться. Вольф терпеливо выслушал длинный список нанесенных Еве обид и сказал, что ему нет прощения. По его словам, он на войне многое понял.

Неудивительно, что вскоре прикосновения Вольфа уже перестали казаться Еве настолько оскверняющими и презренными. Она пришла к выводу, что ее муж — совсем не дьявол, а, скорее, — просто демон или даже — неуравновешенный ангел. Объятия Вольфа перестали вызывать у нее холодные мурашки и тошноту. Ева опять смогла поверить в него.

Тем не менее, она по-прежнему не могла простить. Казалось, Вольф раскаивался в том, что он сделал с Германом, но Ева не была уверена, что сможет забыть об этом, даже если бы Бог дал ей благодать и силу к прощению.

Многие ответы на свои вопросы она обрела во время субботней прогулки по ее любимым развалинам Нидербергского замка. Введя Еву через узкую дверь в башню крепости, Вольф шепнул ей на ухо, что все это время мысли о ней были его неизменными спутниками и единственным утешением в, трудные моменты. «Ты — прекрасная принцесса моего сердца, а я — просто дурак», — сказал он со слезами раскаяния на глазах. В тот момент Ева впервые за долгое время нежно прикоснулась к его руке.

Позже, когда они медленно шли по улицам Коберна, Ева внимательно слушала исповедь Вольфа о том, как он страдал, забрав у нее Германа. Причинить такую боль любимому человеку было с его стороны настоящим преступлением. Вольф рассказал, что картина душераздирающих рыданий Евы снова и снова всплывала перед его глазами даже в Польше, когда над головой визжали снаряды. Эти звуки, исходящие из разбитого сердца его дорогой Евы, преследовали его сильнее криков товарища, раненого под Маастрихтом. Потом Вольф добавил, что действительно верил, что его поступок послужит ребенку на благо. Ева хотела возразить, но он попросил выслушать его. Тогда она, взяв Вольфа под руку, опустила голову ему на плечо, позволяя ему высказаться.

— Я должен был прибегнуть к обману, потому что знал, насколько сильна твоя материнская любовь, — сказал он. — Я искренне верил, что Хадамар для Германа — самое надежное место.

Позже, вечером, когда они сидели на берегу Мозеля, Вольф говорил о том, что не хотел быть жестоким, но жизнь иногда требует жестких мер. После этого он осторожно спросил у Евы, рада ли она, что у нее есть муж, которому по силам сделать то, что не могут другие.