Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк

— Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? — презрительно бросила Ева. — А что ты скажешь, если завтра какой-то врач решит, что ты — умственно неполноценный? Да зачем говорить о других. Почему ты лично ничего не предпринял?

Пауль съежился.

— А что я должен был предпринять?

Ева выхватила из его рук листовку.

— А вот что! — крикнула она. — Герман был твоим внуком! Так почему же эвтаназия тебя совсем не тревожит?

— Тревожит, но в ней замешаны не только нацисты. Эту проблему поднимают и в Англии, и во Франции, и даже — в Америке. Эвтаназия — детище науки, Ева, а точнее — дарвинизма. Просто нацисты первыми взяли ее на вооружение…

— Мне все равно, чье оно детище. Гитлер убил моего сына, и я ненавижу его… Чего не скажешь о тебе.

Закрыв окно, Пауль повернулся к Еве.

— Ты не права, проводя связь между Фюрером и эвтаназией, — сказал он. — Вполне возможно, он вообще не знает об этой программе. Его мысли сейчас поглощены войной. Гитлер не может ежедневно держать под надзором всех фанатиков. И что ты скажешь, если он, узнав о подобных преступлениях, сразу же положит им конец?

— Ты в своем уме? Если даже ты знаешь об этом, то уж он-то — наверняка, — швырнув листовку на стол, Ева отвернулась к окну.

— Ну а что, если ты все-таки ошибаешься?

На оконное стекло упали первые крупные капли дождя. Над долиной пророкотал раскат грома, и в тот же момент музыкальная радиопередача была прервана взволнованным голосом диктора, объявляющего о славных победах Германии над советскими войсками. Ева сделала громче в надежде услышать что-либо о 9-й армии Андреаса или 6-й Вольфа.

— Невероятно, — пробормотал Пауль, слушая напыщенный отчет диктора. Сопротивление советских войск под Смоленском было сломлено, и все три группы немецких армий продолжали продвигаться вглубь территории противника. — Вот одна из причин, по которой многие думают, что Бог, несмотря ни на что, — на нашей стороне.

Вдруг тон диктора резко изменился на приказной.

«Начиная с 14 сентября, все живущие в Германии евреи возрастом от шести лет должны носить на одежде желтый знак со словом «Еврей». Это поможет распознавать среди нас чужаков».

Ева отпила компот.

— Они тоже — расово непригодные. Евреи — следующие на очереди.

— Зря правительство трогает сейчас евреев, — сказал Пауль.

— Так, может, хоть для них ты что-то сделаешь? — саркастически спросила Ева.

— Знаешь… Мы сейчас находимся посреди войны, когда все направлено на выживание. Поверь мне, когда война закончится, жизнь опять войдет в нормальное русло. Я уже вижу добрые предвестники этого.

— Например?

— Правительство запретило антихристианскую литературу, а оккультистам теперь запрещено появляться на публике. Мама говорит, что партия вычистила из рядов СС и полиции гомосексуалистов. Все это очень обнадеживает.

— Время покажет.

В комнате установилась тишина, нарушаемая только голосом диктора.

«Теперь о других новостях… Фюрер отдал личное распоряжение министру внутренних дел и министру здравоохранения немедленно прекратить нелегальную эвтаназию неизлечимо больных. В Северной Африке…»

Ева была крайне удивлена.

— Как?

Лишившись дара речи, она медленно опустилась на диван. Ева не знала, что и думать. Ее переполняли эмоции: чувство вины, облегчение, радость… и злость из-за того, что Гитлер так поздно спохватился.

«Значит, я действительно ошибалась, — подумала она. — По радио сказали, что Гитлер здесь ни при чем. Получается, как отец и сказал, эвтаназия — дело рук фанатиков. Может, Фюрер арестует извергов, убивших моего ребенка? Может, он арестует Вольфа?» Ева почему-то ощутила уверенность, что так и будет. Ей захотелось в очередной раз поверить в лучшее и стать частью единого целого. Она так сильно нуждалась в этом!

Весь остаток осени 1941 года старший сержант Андреас Бауэр мужественно вел своих солдат по равнинам России к заветной цели: Москве. Он уже понял, что его противник нецивилизован, но храбр, плохо оснащен, но непреклонен. Летняя кампания была ужасающей по кровопролитию и невзгодам. Андреаса и его товарищей, в дополнение к душераздирающим крикам раненых, изводили вши, комары и жажда. Во время сражений ноздри обжигали клубы удушливой пыли, когда же на безбрежные равнины России опускалась темнота, давая измученным солдатам возможность отдохнуть, воздух наполнялся тошнотворным смрадом разлагающихся трупов.

Вид изуродованных кровавыми боями полей навевал на Андреаса тоску по цветам и зеленым холмам родины… И по Еве. Он сопротивлялся желанию еще раз написать ей. Андреас отправил Еве три письма, и на каждое из них она ответила, уверяя, что Вольф больше не причинял ей вреда. Ее письма были краткими и осторожными, но в то же время — обнадеживающими. Тем не менее, у Андреаса эта переписка вызывала двоякое чувство. В свете всего произошедшего обещание, данное им ранее Вольфу, потеряло какую-либо значимость, однако слово мужчины — это не пустой звук. Впрочем, Вольф абсолютно не заслуживал уважения и Андреасу, который ежедневно ощущал близость смерти и сердечную пустоту, сопротивляться искушению написать Еве было практически невозможно.

Однако мысли о Вайнхаузене таили для молодого солдата опасность. Они приглашали вернуться его старое поэтическое «я», жаждущее умчаться к виноградникам, летним прогулкам вдоль Мозеля, воскресным чаепитиям и деревенским праздникам. Страшась живущего в Андреасе солдата, это «я» могло погубить его.

Первый снег упал на восточный фронт в ночь на 12 октября, и продвижение группы армий «Центр» на Москву замедлилось. Талый снег, смешанный с дождями, превратил осенние дороги в жидкое месиво. Взвод Андреаса по колено в грязи толкал грузовики или тянул лошадей, преодолевая километр за километром. Продовольственные обозы, которые и без того отстали от быстро наступающей армии, оказались практически недосягаемыми. В результате Андреас и его взвод остались без зимней униформы и шинелей. Они дрожали день и ночь, лишь изредка отогреваясь у дровяных печей русских крестьян. Впрочем, ко 2 декабря немецкие войска оттеснили Красную армию к ближайшим пригородам Москвы. Андреас уже мог разглядеть в бинокль дома советской столицы, расположенной в тридцати километрах на юго-восток.

— Вырви зверю сердце, и он умрет, — сказал он сержанту Кюбэ. — Будем молиться, чтобы так и произошло.

Андреасу хотелось домой. Тем не менее, противник не соглашался отдать свое сердце. Он продолжал упорно обороняться, и потери Германии достигли полумиллиона человек. Никто не мог подсчитать потери Советского Союза, но они были ошеломляющими. В одном только смоленском «мешке» погибло более миллиона советских солдат. Впрочем, невзирая на огромные потери, Москва взята не была. Морозным утром 5 декабря советская армия пошла в отчаянное контрнаступление, отбросив немцев на сотню километров на запад. Месяц спустя, Андреас и его дрожащие от холода подчиненные оказались посреди застывших руин какого-то городка на Волге в нескольких километрах восточнее Старицы.