Ральф Ротман - Юный свет

Среди звезд промелькнул самолет. Их движения участились, Зорро слизнул пару капель с пола, а я затаил дыхание, когда Маруша вдруг прошептала: «Погоди-ка!»

– Да погоди же!

На секунду все смолкло, в саду стрекотали кузнечики, а потом что-то зашуршало, должно быть подушка. Ее голос за занавеской прозвучал как обычно, спокойно, только очень по-взрослому. Тарелка была пуста.

– Юлиан? Будь любезен, пойди, пожалуйста, назад в свою квартиру.

Я поднялся, перетащил собаку через порог и закрыл за собой дверь.

Мужчина обернулся. Свет до поворота к вентиляционному штреку еще добивал, хотя и мигал. В трех местах прорвалась вода, однако путь был пока, похоже, свободен. За развилкой темно. Там начинался «старик» – заброшенный очистной забой, использовавшийся как складское помещение или место для укрытия в случае крайней необходимости. Вход был затоплен, и он открыл ящик рядом со скрепером, достал оттуда кувалду, пилу, пригоршню гвоздей и отправился к шпунтовым доскам, сваленным тут кем-то из угольщиков, прежде чем его настигла вода. Доски были двухметровые, и он распилил одну пополам, связав половинки в распорку. Рядом со сложенными досками стояло несколько пластиковых канистр с чаем и водой, две из них он опрокинул в темноту, которую вдруг осветило воспоминание о доме – мята.

Потом он вытащил из-под инструментов моток проволоки и прочно закрепил под досками пластиковые канистры. Спустив плот на воду, он поставил на него ящик с инструментами, рядом положил отбойный молоток. Где-то визгливо завыла лебедка, вдалеке он услышал крики солевиков. Он снял куртку и серую майку, расстегнул пряжки на ботинках, запихнул в них носки, вытащил пояс из ушек, повесил его на себя поперек груди и укрепил на нем аккумулятор для нашлемного фонаря. Потом снял тяжелые тиковые штаны, положил все вещи на плот и сделал несколько шагов по уходящей вниз подошве.

Несмотря на жару в штреке, вода не была теплой, и, чем глубже он погружался, тем холоднее она становилась, делалась почти ледяной. Внезапные блики лампы слепили его. Голыми ногами он нащупал рельсы и крепко держался за опорные стойки, эти очищенные от коры круглые бревна, торчавшие из воды, словно останки доисторических сооружений на сваях. Вода доходила уже до бедер, еще один шаг, и пупок скрылся под водой.

Он остановился, чтобы тело привыкло к температуре, единственно стабильной в данной ситуации величине, внушавшей надежность. Он медленно поднял голову. Почти все, что было наверху, так называемая висячая кровля пласта, держалось лишь за счет внутреннего напряжения горной породы, а каждая капля, падавшая из щелей и трещин, отзывалась многократным эхом в тишине. Ряд опорных балок трапецеидальной формы, упиравшихся под наклоном в стену штрека, были похожи на выгоревшие стропила.

Он медленно шел вперед, вода уже достигала уровня груди, но лампа не мигала, аккумулятор был полностью заряжен. Под ногами – обкатанная галька и обломки железа, и когда в какой-то момент грунт ушел из-под ног, он ухватился за старый воздуховод, дряблую резину, и стал продвигаться дальше, держась за нее. Вскоре яма закончилась, он опять почувствовал твердую почву под ногами и огляделся. Позади него осталось нагромождение обрушившихся или просевших балок и распорок, а между ними свисавшие лианами цепи и кабели, утопавшие в черной глади и чуть дальше снова выныривавшие на поверхность. А рядом с ним плавало что-то светлое, и он направил туда луч лампы. Пластиковая коробка для хлеба. Свет просвечивал ее насквозь, и он различил там что-то завернутое в золотой фантик – конфета или карамелька. Он сделал шаг в ту сторону.

При этом он подгреб рукой плот, который тащил за собой, тот скользнул в сторону и задел крепежную стойку, выдержавшую удар. А вот лежавший на ней верхняк, свежее сосновое бревно, свалилось в воду, доходившую ему сейчас до ребер, и ударило по нему. Он рванулся было вперед, но опоздал. Ствол, ушедший сначала под воду, вытолкнуло наверх, удар пришелся ему по спине. Он заскрежетал зубами и крепко зажмурился.

Он заставил себя дышать глубже, несмотря на адскую боль, мешавшую это сделать. Он только хрипел, мышцы живота свело, голова кружилась. Одной рукой вцепившись в плот, он ощупал второй спину и посмотрел на пальцы. Потом опустился в воду чуть глубже, и, хоть она и была грязной, холод принес облегчение. Где-то открылась вентиляционная дверь, задул сквозняк, на черной поверхности появилась рябь, и он опять обернулся и посмотрел на коробку с хлебом. Но нагромождение желобчатых, вперемешку обрушенных друг на друга крепежных стоек отвлекло его внимание. Он взял себя в руки, выпрямился и медленно двинулся вперед.

Птицы не было. Кто-то ночью залез и разломал все на мелкие кусочки. Наверное, шпана из банды Клеекампа. Они забрали все, что только можно. Пустые бутылки, огарки свечей, инструменты. А в углу наложили кучу. По ней ползали зеленые мухи, и, когда Зорро подошел понюхать, они молниеносно взмыли вверх. Я вырезал ножом из пола кусочек картона и выбросил дерьмо в кусты. Жердочку попугайчика я приделал на дереве.

Они разодрали и один из журналов для нудистов, спрятанный в тайнике за обшивкой стены. Повсюду валялись разорванные фотографии голых девушек. Я вымел их за порог. Потом поискал подходящий камень и приколотил доски. Рама маленького окошка висела на одной петле, ввернуть шуруп во вторую уже было невозможно, потому что дырки были разворочены. Но я вставил туда дюбель, маленькую лучинку, чтобы резьбе было на чем держаться.

Когда я закрывал окно – звонили колокола, хотя полдень точно еще не наступил, и тут я увидел его между стен и обугленных балок старой конюшни. Он трепал Зорро по голове и пытался прочесть надписи и знаки на штукатурке. Наверное, он слышал меня.

А может быть, и нет. Я завесил обветшавшей тряпкой треснувшее, а по углам уже даже поросшее мхом оконце и пошел к двери, осторожно закрыл ее. Тем не менее она все же скрипнула.

Но он не обернулся. Он рылся в потрепанной сумке, вытащил оттуда термос с широким горлышком, сунул себе что-то в рот. Продолжая жевать, он читал дальше. Толстый и остальные понаписали на стене кучу всякой похабщины, даже в рифму, типа «дыра есть дыра, все равно тебе туда», а у садового гнома, которого Карл нарисовал мелом, на члене длиной в метр стояли наши имена. Лязгнула задвижка, но оказалось, что раньше времени, дверь надо было немного притянуть. И в этот момент господин Горни обернулся, и, хотя между нами были деревья, мне показалось, что он смотрит на меня в упор. Похоже, он не удивился. Приложил руку к шляпе.

– Привет.

Я лишь кивнул, а он дал Зорро кусочек хлеба, закрыл сумку и медленно пошел по траве. При этом он внимательно изучал все, что валялось вокруг: старая стремянка, ручная тележка без колеса, куча битой черепицы. Я зашел под навес. На подбородке у Горни висела крошка.