Филипп Делерм - Тротуар под солнцем

Самое замечательное – найти в том, что читаешь, парадокс. Наткнешься, например, однажды на такое: «Я не спал, потому что старался заснуть». Примерно то же самое с удовольствием от чтения пессимистов. Так утешительно повторять вместе с ними, что в мире нет ничего, кроме вселенского одиночества и скорби, не позволяя себе сбиться на лирику, – будто холодным снежком припорошило весь свет. В детстве, лежа в постели с книжкой, мы нагоняли на себя страх, а теперь, сидя в кресле с томиком Чорана или Леото, нагоняем тоску. И нам от этого приятно. Читая Ренара или Песоа, мы ни от чего не отказываемся. Даже от надежды. Мы бережем себя. Их отрицание великолепно. Они, конечно, правы, но только у них ничего не выходит. У них есть стиль. А значит, они лучше, чем другие, понимают вкус жизни.

Удовольствие от книг бывает разного толка. Читаю и убеждаюсь, что я и сам разнолик. Одно дело знакомое удовольствие, которое переживаешь заново, листая с самого начала какой-нибудь альбом «Блейка и Мортимера»; лондонский клуб, виски, книжные полки, глубокое кожаное кресло – всем этим наслаждаешься тем острее, что точно знаешь: вот-вот появится, в совсем другой обстановке, в каком-нибудь порту или подземелье, злодей Орлик. Другое дело нехитрое удовольствие вживаться в роман Сименона: стать стервозной старой девой лет сорока, которая живет заемной жизнью – подглядывает из окна за соседями напротив и смакует куцые отрывки чужих судеб, – чего уж проще! Но в тот же вечер я с равным успехом превращусь в светского отшельника Леото. А вот пытаться снова вникнуть в Пруста, верно настроиться на него не так легко, но это приятная трудность: понимаешь, что каждый раз на это требуется все больше времени, но все равно получится, и ты, как всегда, по благодатному озарению, найдешь в Прусте что-то новое.

Складывается удивительная мозаика из книг, и в них больше меня, чем во мне самом, – ведь даже если я буду умирать в сознании, то не сумею быть одновременно всеми книгами, в которых побывал, а есть еще и недоступные, внушающие мне трепет и освящающие все множество. Как «Улисс» Джойса. Освою ли я когда-нибудь технику плавания, позволяющую не утонуть в «Улиссе»?

Но еще больше притягивают книги, к постижению которых ты почти готов. Посмотрев фильм «The Hours», [7]где столько раз упоминается о «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф, я загорелся желанием еще раз попробовать одолеть этот роман, хоть к сути фильма никакого отношения он не имеет. Поначалу книга никак не давалась. А потом я нашел подходящий ритм чтения. Читал несколько фраз и останавливался, ощущая сладостное насыщение. Минут десять вслушивался в этот вкус и только потом принимал следующую гомеопатическую дозу вулфовской прозы. Вот некая миссис Демпстер следит глазами за аэропланом в небе:

«И все дальше, дальше летел аэроплан, летел и таял – все дальше, дальше; проплыл над Гринвичем, над всеми мачтами; над островком серых церквей, Святого Павла и прочих, туда, где за Лондоном лежат поля, и темные стоят леса, и дрозд-ловкач прыгает дерзко, глядит зорко и – хвать улитку об камень – раз-два-три!

Все дальше, дальше летел аэроплан, пока не стал яркой искоркой; стремлением; сутью; символом (как представлялось мистеру Бентли, который вовсю трудился у себя в Гринвиче, подстригал машинкой газон) души человеческой; ее вечного стремления, думал мистер Бентли, топчась вокруг кедра, вырваться за пределы тела, своего обиталища, с помощью мысли – Эйнштейн, теории, математика, законы Менделя, – аэроплан же летел и летел». [8]

В издании серии «Библио» полно комментариев – одни просто анекдотические, другие поясняют, как воспринимать текст («Автор поочередно включает сознание разных персонажей: то такого-то, то такого-то…»).

Мне жаль того, кто столько потрудился, но читать эти комментарии не нужно. Промежуток, разделяющий и сближающий миссис Демпстер и мистера Бентли, заполняется всеми картинами мира, которые я почерпнул из других книг. Причем каким-то волшебным образом расстояние это остается неизменным – не увеличивается и не уменьшается. Я вовсе не хочу сказать, что понимаю «Миссис Дэллоуэй». Не думаю, что «Миссис Дэллоуэй» – ключ к мирозданию. Сколько теоретических рассуждений предшествовало попытке смонтировать обрывки мыслей? Но точно знаю, что теперь эта раздробленность всегда будет во мне. Аэроплан миссис Дэллоуэй и виски Блейка и Мортимера.

Солнечным апрельским днем гуляешь вдоль Сены. Тепло, но чуть подует ветерок – становится прохладно, знай успевай то надевать, то стаскивать джемпер. Минуешь Нотр-Дам, проходишь набережную Монтебелло, людей становится все меньше. У парижских школьников каникулы. На покатом газоне устроился почитать в тенечке мальчишка лет десяти: растянулся на спине, закинув согнутую ногу на ногу, и держит одной рукой раскрытую книжку, прижимая сверху пальцем страницы. Взрослым, наоборот, хочется на солнце. Вот какой-то офисный служащий скинул куртку и сидит в деловом костюме на каменной кромке у самой воды, подставив лицо горячим лучам, голова запрокинута так, что больно смотреть. Он явно наслаждается минуткой блаженного безделья, хотя тело сохраняет напряженность, и чувствуется – он заранее готовит ответ на вопрос, который непременно услышит: «Где это ты успел так загореть?»

Перед мостом Аустерлиц прогулочные теплоходы делают разворот. Тут проходит граница. Начинается речной Париж, который не укладывается в туристические представления, а может, и к самому Парижу не имеет отношения. Кажется, вступаешь в никуда. Идешь все дальше и дальше. Уже не знаешь, можно ли, разрешено ли, азарт приятно щекочет нервы. Какие-то перекрытые дороги, что-то охраняющие или куда-то не пускающие металлические заборы. Огромное бетонное здание у самого берега, так что остается узенький проход. Видишь табличку «Идет строительство. Посторонним вход запрещен», но все равно идешь и ждешь: сейчас тебя окликнут или раздастся свисток. Представляешь себя если не Керуаком, то этаким Николя Бувье в румынском захолустье. [9]Уж километра три, как на набережной совсем никого, а впереди тупик – придется поворачивать обратно. Вот стоит груженная цементом баржа. Вот другая, обгоревшая. Зубчатые колеса изъедены ржавчиной. Железо, камень да оголенное, а оттого зловеще-жутковатое солнце. Идеальная натура для съемок детектива: сцена убийства в глухом месте, пока найдут труп, много воды утечет. Вдруг вдали различаешь арки моста Берси, и игрушечный поезд метро скользит на ярко-синем небесном фоне – нелепо и непреложно, как на картине Магрита. Прерванная прогулка возобновляется, но там, в перерыве, ты успел заглянуть краем глаза в мир приключений.