Мануэль Скорса - Бессонный всадник

– Хозяин!

– Ты откуда явился, бродяга? Где разгуливаешь? Я за что тебе жалованье плачу?

– Как же было не удрать, досточтимый господин Инженер? я всю ночь вас разыскивал, никак найти не мог. Думал, эти сволочи вас убили. Уж я плакал, плакал, хозяин. Смотрите, какие красные глаза.

Жабоглот ведет хоровод. Что верно, то верно: в танцах никто с тобой не сравнится, Жабоглот. Его, оказывается, наняли, чтоб не скучать на велорио. Посреди комнаты – маленький гробик. Ребеночек чей-то помер. Когда взрослый помирает, все плачут, ну, а когда ребенок – надо радоваться, потому что его сразу берут на небо. Всю ночь плясали и пили. На рассвете подали курицу. Что в мире может сравниться с этим удовольствием – вкусно поесть? Я, например, от одного вида хорошей еды прихожу в волнение. Нынче ночью мне снился изумительный сон. Мне снилась кастрюля! Слышите, господин Инженер? Не человек какой-нибудь, а большая кастрюля.

Уже и полдень прошел, а мы все еще тут. Наконец выходим на площадь. Инженер достает монету.

– Если решка – едем на юг, если орел – тоже на юг.

Едем по направлению к Куско. Дорога вся в рытвинах. Хозяин предпочитает немноголюдные тропы. Чем меньше народу, тем больше надежды найти то, что он ищет. Через несколько дней въезжаем в город. Ледяной ветер утюжит высокие каменные стены. На Пласа-де-Армас хозяин останавливается, роется в карманах.

– Тридцать солей! Слыханное ли дело – человек накануне завершения небывалого в истории Великого Дела путешествует с тридцатью солями в кармане! Ладно, неважно. В Куско у меня есть друзья и почитатели. Дети мои, в любом бою главное сберечь во что бы то ни стало главнокомандующего. Войско без полководца не стоит ни гроша. Мне необходимо подкрепиться, и я сейчас же отправлюсь выпить крепкого бульону. А это вам – можете купить себе по лепешке.

Он бросает нам один соль. Я покупаю сдобные лепешки и съедаю их сам. Тебя, Жабоглот, и кормить-то не стоит. Ну, чего хнычешь? Может, спляшешь лучше? Сидим под мостом, я громко жую, и эхо гулко отдается под сводами. Мимо идут прохожие – закутались шарфами, руки в карманах. У киоска тощие студенты, у которых нет денег, чтобы купить газету, просматривают заголовки; чистильщики разошлись – нет клиентов. И вдруг… боже, кого я вижу! Учитель Эдельмиро Сильвестре из Сантьяго-де-Чуко! В свое время этот человек предлагал поставить памятник Инженеру. И вот он тут, идет через площадь. Я подбегаю.

– Какое счастье, это вы, профессор!

Учитель Сильвестре поворачивает ко мне лицо, круглое как луна.

– Не помните? Я – Тупайячи, профессор! Я кормил ваших кур, не помните? До чего же чудесные яйца несли ваши курочки. Я их во сне часто вижу – кругленькие такие, нежные. Господь карает по справедливости, но погибнуть не попустит.

– Что ты здесь делаешь, Тупайячи? Твой хозяин прогнал тебя?

– Отец Орэ нас прогнал, дон Эдельмиро. Погубил он свою карьеру. Инженер сделал бы его епископом в Абанкае, пусть на себя пеняет. А я по-прежнему у хозяина – первый и единственный помощник. Этот – не помощник, нам его подарили.

– Где же твой хозяин?

– В бою в первую очередь спасают главнокомандующего, профессор. Он тут напротив, обедает.

Входим в ресторан «Солнце Урубамбы». Хозяин уже отобедал, сидит перед грудой пустых тарелок и пьет водку. Он поднимается, раскрывает объятия.

– Рад вас видеть, кум Эдельмиро!

– Наконец-то вы, кум, удостоили вспомнить о нас, бедных. Они обнимаются. Инженер заказывает еще бутылочку. Пьют.

А мы как же, как же я, Тупайячи, господин Инженер? Мы ждем вас на площади и совсем заледенели. Что делать – господа только с господами и знаются. Наконец они выходят. Учитель Сильвестре, покачиваясь, подводит нас к дому с облупленным фасадом и плетеными шторами. Отпирает дверь.

– В тесноте, да не в обиде. Окажите мне честь, господин Инженер, отдохните под моим кровом.

– Досточтимый профессор, я принимаю ваше приглашение. Разумеется, сплетники доведут это до сведения властей. Префект скажет: «Почему Инженер не пришел ко мне, в префектуру? Зачем презрел мое гостеприимство?» Я не презираю никого. Я – друг моих друзей. На несколько дней, всего на несколько дней, профессор. Больше я не смогу оставаться. Я жду телеграфного перевода. Министерство общественных работ задолжало мне сто тысяч солей. Давнишние гонорары. Вчера получил телеграмму с извещением о выплате. Тупайячи, у тебя телеграмма? Нет? Ну, неважно.

Прошел месяц. Мы все еще тут. Жена дона Эдельмиро в Лиме, ее положили на операцию, и это к лучшему. Наши дела – ни с места. Инженер с утра до вечера носится по городу. Иногда проводим дни на базаре. Чтобы показать товар лицом, Инженер рисует план базара. Но заказчиков нет. Впервые я вижу Инженера растерянным. Как-то вечером они сидели с доном Эдельмиро за пивом.

– Мой отец был прав, – воскликнул Инженер, – образование только мешает. Мне пятьдесят лет, у меня нет заказчиков, и на всем белом свете меня любят только эти двое несчастных.

– Ваши труды бесценны, господин Инженер. Ваша награда – . не золото, а чувства. Народ вас любит. В Сантъяго-де-Чуко вас вспоминают с любовью, я знаю.

– Любовью сыт не будешь.

Мой хозяин, когда напьется, всегда вспоминает детство. К рассвету в его сокрушенной душе распускаются благоуханные цветы воспоминании.

– Я убежал из дому, чтоб поступить учиться, я вам не рассказывал? Я родился в глухой деревне. Мне хотелось научиться читать. Но отец не видел проку в ученье. А тут как раз в нашу глухомань приехал некий политический деятель, спасался от преследований. Вот он и стал давать частные уроки. Я все просил отца, чтобы отдал меня учиться. Наконец отец решил поинтересоваться, сколько же будет стоить ученье. – «Тридцать солей в месяц, сеньор». – «Тридцать солей? За такие деньги я мог бы осла купить». – «Что ж, купите, у вас будет два осла», – отрезал учитель. – Дон Эдельмиро трясется от смеха.

– Как же вы научились читать?

– Поступил в пономари.

– Вы? В пономари?

– А чего вы смеетесь? Я был священником, солдатом, портным, сутенером, моряком, топографом, кухаркой, секретарем, колдуном, аптекарем. Но главное не в этом: для своих друзей я всегда оставался истинным другом.

Приближается время дождей; Скоро дороги станут непроходимыми. Хозяин упал духом и планирует путешествие за границу. Русские – вот кто сумеет оценить его по заслугам. Или, вернее, японцы. У него и у самого глаза раскосые. Теперь он твердит одно: для того, чтобы осуществить Великое Дело, нужна поддержка японцев. С американцами он связываться не желает. Все гринго – сволочи. Японцы – тоже, но зато они живут далеко. Итак, едем в Японию. Запершись в своей комнатушке, при свете тусклой лампы, хозяин мечтает о путешествии. Он подсчитывает! за месяц мы доберемся до побережья. В какой-нибудь безлюдной бухте построим лодку и пересечем Тихий океан на веслах. Торопиться нам некуда, за три месяца доберемся до Японии. Там хозяин поговорит с императором. На днях он читал мне письмо, которое получил из Японии. Не все, только несколько строчек – письмо секретное. Но и этого довольно! Хирохито приглашает его на чашку чая. Неужто японский император просит нашего хозяина пересечь Тихий океан ради какой-то чашки чая? Нет, они будут не просто пить чай, они будут беседовать! Один на один. Посредники Инженеру не нужны. Единственная трудность язык, но Я этот вопрос легко решается. В Серро-де-Паско. У хозяина есть знакомый – близорукий и вежливый японец, владелец парикмахерской, что возле рынка. Зовут японца Накамура. Инженер уговорит его ехать с нами. Накамура будет участвовать в прибылях. Прокормить его ничего не стоит. Он, как все японцы, будет ловить себе на пропитание рыбу. А вот мы привыкли к бобам да к мясу. Это проблема. Даже если мы постараемся есть поменьше, все равно для Инженера и для меня понадобится целая куча баранины. А Жабоглот? Верите ли, Инженер настаивает, чтобы и его взять с собой. Великие люди всегда путешествуют со слугами, музыкантами и шутами. Жабоглот своими уайно [8]покорит самого японского императора. По заказу хозяина этот урод уже сочинил уайно «Раскосые глазенки». Не спорю – уайно шикарное. Хозяин подводит итоги. Всего на путешествие понадобится десять тысяч солей. Если поэкономить, можно уложиться и в восемь, даже в семь тысяч. Да если бы даже в одну сотню, толку-то что! Ни единой оранжевой бумажки мы уже давным-давно в руках не держали. Хозяин, однако, не унывает.